Второй акт. Внуки

Это проект Сахаровского центра, организованного при поддержке Гёте-института, фестиваля Culture Scapes и местного «Мемориала». Для Рязани в нём всё было нетипично: и тематика спектакля, и форма его показа (актёры сидели вперемежку со зрителями), и то, что в Рязань приехали актёры Театра.doc.

…Скоро начало. В клубе собрались люди — видимо, все они зрители, поскольку дружно рассаживаются на поставленных по кругу стульях. Но вдруг один из них начинает, обращаясь ко всем присутствующим и, кажется, подбирая слова на ходу, рассказывать свою историю, ему отвечает второй человек, также сидящий в общем круге, за ними — третий, четвёртый... Постепенно зритель вычленяет, какие люди из собравшихся — актёры (всего их восемь человек), однако их игра почти таковой не выглядит — причём не только за счёт актёрского мастерства, но и во многом благодаря произносимому ими тексту. Он абсолютно избавлен от ненормативной лексики, в нём почти нет сленговых словечек, но это самый настоящий разговорный язык, имитировать который при написании пьесы, не допустив фальшивого звучания, довольно трудно. Однако реплики героев написаны не драматургом — это фрагменты реальных интервью, которые теперь представляют актёры (большинство из них играют в Театре.doc).

Всё посвящено теме размышлений внуков о дедушках и бабушках, которые участвовали в осуществлении сталинских репрессий. Ни один из внуков не является сталинистом, из чего неизбежно следует осуждение деятельности своих предков; вместе с тем, все внуки вспоминают о своих бабушках и дедушках с теплотой — как о самых родных людях, а не источниках каких-то обид. Может ли тут найтись место неуважению?

Дискуссия начинается с того, что почти все повторяют одну и ту же мысль: я почти ничего не знаю, в чём заключалась работа дедушки; мне почти неизвестно, кем до выхода на пенсию была бабушка, у нас в семье об этом не говорили. Однако слово за слово выясняется, что знают они всё-таки много, и в их семьях разговоры об этом велись, правда, безо всякой охоты. Чей-то дедушка активно участвовал в сталинских судебных процессах по сфальсифицированным обвинениям, у кого-то дед был начальником лагеря для заключённых, а чья-то бабушка работала цензором, тщательно вымарывая из книг все места, которые могли бы вызвать у советского читателя ненужные государству размышления. Есть ли у человека моральное право осуждать самых близких и дорогих ему людей за их, так сказать, внесемейную деятельность? И есть ли у человека право не называть преступление преступлением, когда преступление налицо? Самое удобное решение этих вопросов — молчание, что и практикуется в тысячах семей. Но молчание очень непродуктивно.

Все герои в какой-то момент обвиняют своих предков («Да, приходится признать, что мой любимый дедушка был палач»), но затем все, без исключения, стараются найти оправдание. Размышляют о совершенно ином времени, об идейности, о жизни не для себя, а о равной готовности отдать как свою, так и чужую жизнь — лишь бы удалось построить то самое общество справедливости, в котором стать плохим человеком будет просто невозможно. Призывают, как главный герой фильма «Доживём до понедельника», прочувствовать «высокую себестоимость этих ошибок». Находят совершенно понятные и в наше время бонусы: как можно отказаться от цензорской работы, если в связи с ней через твои руки проходят все лучшие произведения отечественной и зарубежной литературы и таким образом ты оказываешься на литературной игле, с которой уже невозможно соскочить.

Проект «Второй акт. Внуки» является продолжением посыла, заданного спектаклем «Груз молчания» по книге израильского психолога Дана Бар-Она, интервьюировавшего в 1980-е годы детей нацистских преступников. Идея сделать подобный спектакль на российском материале возникла у Александры Поливановой, ставшей таким образом руководителем проекта «Второй акт. Внуки».
— Я очень часто общаюсь с немцами, в том числе и по поводу того, как схоже травмированы наши два общества, как эти две тоталитарные истории работают с памятью, — рассказал руководитель театральной программы Сахаровского центра, также автор проекта «Второй акт. Внуки» Михаил Калужский. — Я сторонник не проводить параллели по одной простой причине, потому что в наших культурах есть два принципиально разных подхода. В России о трагической истории не говорят в масс-медиа, не говорят в обществе, но говорят в семьях. В Германии наоборот: там денацификация, все всё знают, акценты расставлены, но в семьях зачастую люди тоже молчат. В этом смысле тут можно сопоставлять, но тяжело сравнивать. И, конечно, любое европейское общество, несмотря на разные степени открытости, находит свои тёмные углы и шкафы. И в этом смысле документальный театр — очень хорошее средство работы с данной проблематикой. Совершенно неслучайно документального театра много в России, в Польше, в Германии — в тех местах, где есть предмет для этого разговора.

— Принципиально, что у нас нет никакой иерархии, которой можно было бы придерживаться, — пояснила Александра Поливанова. — Что чей-то дедушка палач, который своими руками расстреливал или принимал расстрельные решения, а кто-то был безобидным цензором, что кто-то выполнял приказ, а кто-то его отдавал. Но мы не даём этих оценок сами и не пытаемся вытянуть их из внуков, потому что мы всё-таки не суд, но мы понимаем, что эти вопросы надо задавать. И люди сами оценивают вину своих предков, и в каком-то смысле цензор — это важнейший человек, который представляет идеологию всей страны и, конечно, на нём лежит огромная вина, хотя пистолет в руки он ни разу не берёт. В этом смысле истории у нас действительно разные, и разное отношение у каждого внука, они противоречивые и каждый в какие-то минуты пытается найти оправдание, что, да, бабушка пошла в НКВД, потому что надо было кормить детей, что дедушка верил, что эта идеология правильная или потому что кто-то был еврейской национальности и в царской России не мог жить, поэтому надо было участвовать в революции. У всех есть моменты оправдания и моменты осуждения. И вопрос к дедушкам и бабушкам: почему же вы были первыми учениками, добровольно?

Авторы проекта подчеркнули, что «Второй акт. Внуки» является не столько документом, сколько побуждением к рефлексии, поскольку мемуаристы почти всегда бывают неточны в деталях. Этого же не удалось избежать и проинтервьюированным потомкам соорганизаторов сталинских репрессий: историки находят в их воспоминаниях ошибки в названиях должностей предков или, например, в датировке событий.
— Я бы сказал, что важно не то, что здесь есть какое-то ценное историческое свидетельство — нет. Это же не историческая книга, у каждого из этих людей в воспоминаниях куча фактических ошибок. Важно то, что каждый из наших героев согласился, рассказывая об этом публично, продемонстрировать ту внутреннюю работу, которую он или она так или иначе делают. И это очень важно, потому что вообще-то люди во всех случаях, кроме одного, впервые говорили с нами о том, что они думают и чувствуют по поводу своей принадлежности к этим семьям. И это самое важное, — сказал Михаил Калужский. — Наш проект — это возможность продемонстрировать ту внутреннюю драму, с которой люди живут несмотря на то, чем они занимаются сегодня, какие у них взаимоотношения с обществом, какие у них политические оценки вчерашнего и сегодняшнего дня.

Неотъемлемой частью «Внуков» является дискуссия после спектакля, которая состоялась и в Рязани.
— Зрители иногда включаются в разговор, а иногда не включаются, бывает по-разному. Мы имели в виду, что второй акт — это в каком-то смысле второй акт истории, когда внуки должны что-то делать, — считает Александра Поливанова. — А ещё мы имели в виду, что это такой акт некоторого осмысления и что даже если человек ничего не сказал на спектакле, то всё равно, идя домой и размышляя или расспрашивая своих родственников, он всё равно проходит этот акт осмысления. Спектакль становится точкой отсчёта.

Планируется, что на следующей неделе проект «Второй акт. Внуки» будет показан на площадке Нижегородского центра современного искусства, а затем в Москве.