Евгений Каширин дал имя улице, на которой жил

И не важно, знакомы люди с мастером лично или знают его лишь по интереснейшим телевизионным фильмам. В его власти было остановить мгновенье. Из небытия вернуть к жизни старинные, давно забытые снимки. Светописец (его произведения, кажется, искусно сотканы из игры света и тени), краевед, тонкий рассказчик (в радуге его талантов этот дар далеко не последний), сам он скромно называл себя словом «обыватель» в его старом, давно вышедшем из употребления смысле. Ни одно значимое для нашего края событие не проходило без этого светлого, задумчивого человека с фотоаппаратом в руках.

Следующее интервью с мастером было опубликовано в еженедельнике «Дом.строй» в декабре 2006 года.

Посылка с пышками
– Евгений Николаевич, совсем недавно Вы стали почётным гражданином города Рязани. Событие для многих рязанцев долгожданное. Награда наконец-то, через многочисленные тернии, нашла городского летописца… А сами Вы коренной рязанец?
– Да. Со стороны и папы, и мамы оба моих деда были священниками. Мой прадед Иоанн Андреевич Солидов был настоятелем церкви Покрова Пресвятой Богородицы села Морозовы Борки. Мой дедушка, его зять, Евгений Иванович Пищулин принял его приход.
Односельчане называли его светочем. Многие к нему обращались с различными просьбами, батюшка помогал составлять документы, писать письма, прошения. В 1937 году дедушку арестовали и приговорили к десяти годам без права переписки. И только позже стало ясно, что это означало расстрел. А тогда бабушка надеялась, что он вернётся, молилась за него. Моя мама – ей было 11 лет – как только на дороге ветер поднимет пыль, забиралась на чердак и кричала: «Папа едет, гостинцы везёт!» Но папа так и не вернулся.

Первый раз дедушку арестовали в конце 20-х годов, выдвигая смехотворные обвинения. «В такой-то избе отец Евгений говорил, что в советских машинах надо ездить с лаптями. Сломалась машина, надел лапти и пошёл пешком». Делался вывод: дискредитация советской власти и индустриализации. В другой раз сказал, что польским крестьянам хлеб обходится дешевле, чем российским. Это – призыв к повстанчеству. Срок он отбывал на лесоповале в местечке Пинега Архангельской области. Вернувшись, он рассказывал, как заключённые молились в лесу на пеньке, как голодали. Иностранные корабли подплывали ближе к берегу и бросали в воду буханки хлеба, которые заключенные доставали баграми.

В 1932 году дедушку освободили. До 1937 года он служил в Сапожковском районе, и всё это время местные председатели всячески над ним издевались: нагло приходили домой, забирали еду, посуду, тёплую одежду, неоднократно поджигали дом; в конце концов привезли в Сапожок и заставляли при всех публично в клубе отречься от Бога. Дед не согласился, прятался, но его вскоре изловили и арестовали. Бабушку выгнали из дома, вывезли два грузовика с книгами (у них была большая библиотека). Бабушка узнала, что арестованных привезли в Рязань и содержали в тюремном замке. Приехала в город, отстояла огромную очередь, чтобы передать посылку с пышками. Но посылку вернули, сказав, что дедушку отослали по этапу.
Уже позже выяснилось, что если посылку возвращали родственникам, это означало расстрел. Когда мы смотрели документы, всё так и оказалось: отец Евгений просидел в тюрьме всего полтора месяца и «тройкой» НКВД был приговорён к высшей мере наказания. В следственном деле сохранилось фото деда: простое русское лицо, тяжёлый грустный взгляд…Меня назвали в честь дедушки. Я никогда его не видел, но мне говорили, что я на него похож…

– Есть ли в Ваших архивах фотографии того страшного времени?
– Одну из фотографий в 1932 году привёз из ссылки дед: репрессированные рязанские священники – все до одного измождённые, замученные. Есть и совсем неожиданно попавшие ко мне фотографии с интересной и страшной историей. Как-то ребята, с которыми я занимался, принесли мне фотографии из старого сарая. Среди них я обнаружил несколько фото известного рязанского палача Ерохина… на выставке собак. Трудно представить, но этот человек безумно любил собак! В Рязани Александр Ерохин возглавлял бригаду палачей-расстрельщиков. Говорят, когда он стоял при входе в ГПУ, испуганные прохожие переходили на другую сторону улицы. Жена Ерохина постоянно жаловалась, что замучилась стирать ему гимнастерку: расстреливали тогда с близкого расстояния – заключенным скручивали сзади проволокой руки и из пистолета стреляли прямо в затылок. Жил Ерохин на ул. Пушкина и в конце жизни сошёл с ума: всё разговаривал с кем-то. Возможно, ему слышались голоса им же убиенных…Концлагерь в Рязани был устроен и на территории Казанского монастыря. Там содержалось более тысячи арестованных. Документов тех лет сохранилось мало, зато много воспоминаний. Комендантом концлагеря был латыш Стельмах. Говорят, он плохо стрелял и тренировался на заключенных. Людей выпускали из бараков, они бежали к воротам, комендант в них целился и стрелял.

– А что-то из вещей Ваших прародителей у Вас сохранилось?
– У меня сохранился наперсный крест моего деда, от прадеда – большой его портрет, написанный маслом: в облачении с крестом, а также его нательный крестик. Отец Иоанн Солидов дожил до 1937 года. Мой дедушка, может быть, уехал бы из села и спасся, но он решил дождаться, когда пройдет 40 дней по кончине тестя. А прадедушка очень переживал, видя, какое безобразие творится в стране, как богохульно ведут себя люди, как рушат храмы. В своё время он пожертвовал деньги на колокол. И на одном из колоколов храма было отлито его имя. Колокол с церкви сбросили, и он разбился. Дед подошёл к тому, что от него осталось, и сказал: «Никогда не думал, что я тебя переживу». Так он прощался с колоколом, а после этого заболел и вскоре умер.

8 рублей – большие деньги
– Евгений Николаевич, каким Вы запомнили дом Вашего детства?
– Мои мама и папа познакомились после войны: они оба играли в оркестре. Как педагоги они получили распределение в село Льгово; именно там когда-то был монастырь, куда ушёл мой прадедушка. Сам я родился в Рязани, но детство моё прошло во Льгове на берегу Оки. Потом родился мой брат, и из села Морозовы Борки помогать маме приехали бабушки Фрося и Клава. Жили мы в старинном здании бывшей церковной школы под сводами. В доме с огромными окнами в центре была печка; за одной из перегородок жили наши бабушки, весь угол у них был увешан иконами, которые днём закрывались занавеской. Только по вечерам они зажигали лампадку, рассказывали нам с братом истории из Священного Писания, и мы на ночь целовали иконки. Мама и отец была учителями, поэтому в главной комнате у нас висели большой портрет Сталина и Ленина и карта мира. Когда мы переехали в Рязань, то поселились в 4-м Мопровском переулке. Я не мог понять, что означало это несуразное название. И только позже узнал, что МОПР – Международное общество помощи революционерам. Сейчас эти переулки переименовали в улицу Весеннюю, но один остался со старым названием.
Потом отцу дали квартиру в новом блочном доме на шоссе Энтузиастов. Жили в нём в основном учителя, рабочие железной дороги и нефтезавода. Вначале всё в доме блестело, при входе висело панно с изображением лучистого солнца, но вскоре пятиэтажка превратилась в страшный символ нашей убогой, бестолковой, бедной жизни. На верхнем этаже располагалось общежитие. Постоянные пьянки, драки… Кто-то кого-то убивал, люди падали из окон. Горько вспоминать…

– Кем вы себя видели в будущем, когда Вам было 15–16 лет?
– У меня было всё расписано. Приехав в Рязань, я поступил в художественную школу. Учительница Зоя Григорьевна меня полюбила. Она отобрала шесть мальчиков и дополнительно занималась с нами у себя на квартире для того, чтобы мы смогли поступить в лучшую художественную школу страны при Академии художеств. Из шестерых поступили только двое, в том числе и я. Это было уникальное учебное заведение, где все учащиеся были на гособеспечении. Уже с 12 лет я получал стипендию – 8 рублей. По тому времени для нас это были большие деньги. Выпускники этой школы без экзаменов зачислялись в Суриковский, в Репинский институты. Но я увлёкся фотографией и мечтал поступать во ВГИК. Несколько раз пытался, но не поступил. Вернулся в Рязань, закончил пединститут, работал в школе–интернате №1, в обществе охраны памятников, в управлении архитектуры, в институте усовершенствования учителей, где мы делали удивительные диафильмы, и, до выселения, – на станции юных техников. Официально станцию, правда, не закрыли, но её раздробили на секции, которые теперь расположены в разных концах города.

В окружении учёных
– Евгений Николаевич, кто-то из близких пошёл по Вашим стопам?
– Сын Дмитрий занимался у меня в кружке, и это очень пригодилось ему, когда он готовился к защите кандидатской диссертации. Сейчас он доцент, преподает в сельскохозяйственной академии на факультете механизации. Говорят, строгий педагог. Собирает материал для докторской диссертации. Вместе с супругой Ириной растят мою внучку Машеньку. Ей девять месяцев. В сельхозакадемии преподает и моя супруга Лидия Григорьевна – уверенная в себе, строгая женщина, профессор, доктор наук, декан ветеринарного факультета.

– В семье увлечённых и таких занятых людей удаётся ли отыскать время на обустройство, дизайн квартиры?
– Этим занимается супруга. Недавно мы переехали в новую квартиру на улице Западной. И вот как интересно получилось. Однажды на заседании топонимической комиссии в горсовете решался вопрос: как назвать улицу, расположенную рядом с Вишневой? Я спросил, куда ведёт эта улица. «На запад»,– ответили мне. Так и назвали улицу Западной. Вот уж никогда не думал, что сам буду на ней жить!

– Какие вещи в доме для Вас самые любимые?
– У меня много картин. Работая в Доме художника, я делал репродукции с картин, фотоснимки вернисажей. Со временем получился огромный архив. На каждого художника я завёл отдельную красную папку, и таких папок у меня более 150. Когда я работал над архивом, художники, народ благодарный, дарили мне свои работы. У меня дома хранятся многочисленные фотоархивы: знатные рязанцы, рязанские свадьбы, дети, про кошек и собак, про деревья, о друзьях… Есть и грустные папки чёрного цвета – рязанские кладбища. В коричневых папках – деревянная архитектура Рязани, в тёмно-синих – дома дореволюционной постройки, но не из дерева…

– Евгений Николаевич, если бы была возможность, в каком столетии Вы хотели бы жить?
– Наверное, романтичнее и спокойнее было бы жить при государе-императоре Александре III. Была в том времени какая-то душевность, а на рубеже веков ощущалось даже предвкушение обновления.

И жить торопился, и чувствовать спешил…
– Говорят, что знакомая многим рязанцам ленточка – это часть Вашего имиджа…
– Вовсе нет. Просто с моей прической удобно работать в головном уборе. Волосы мешают работать, особенно в темноте. Вот и надеваю либо кепку, либо верёвочку.

– Мастер, фотохудожник, летописец всея Рязани… Найдется как минимум десяток уважительных имён, какими Вас награждают. А как бы Вы сами себя назвали?
– Раньше было хорошее доброе слово – обыватель. Потом смысл его исказили. Вот читаешь дореволюционные газеты, и там везде подпись – «обыватель».

– То есть человек, которому до всего есть дело, который всегда оказывается в нужном месте в нужное время, так?
– Вот и мне удаётся оказываться в нужное время в той или иной местности. То есть я там «обываю». Фотоаппарат позволяет интереснее жить. С помощью фотографии, как мне кажется, многое начинаешь понимать, сопереживать, лучше чувствовать время.
Вот сейчас с ребятами пытаемся по старым плёнкам поймать ушедшие мгновения прошлого. Есть у меня и грустная задумка – сделать выставку работ ушедших товарищей. Мне важно вглядеться в их лица и подумать о своей жизни. Жить нужно спешить, потому что надо успеть ещё очень многое сделать.