Право на любовь

Р.В. — Екатерина Борисовна, с детьми работают многие ведомства и организации, и все они должны проявлять о них заботу, их защищать. Каково при этом значение уполномоченного?

Е.М. — Создание службы уполномоченного является одним из важных элементов в системе защиты детства в нашем регионе. Это сложная работа, она требует большой душевной отдачи, её невозможно исполнять формально. В то же время необходима энергия для отстаивания интересов ребёнка в тех случаях, когда государство должно дать ему повышенную защиту. Этот институт становится, действительно, эффективно работающим, открытым, стараемся защитить не только конкретных детей, но и оказать содействие решению системных вопросов в этом плане. При этом я всегда ощущаю заинтересованное внимание к нашим делам Губернатора области Олега Ивановича Ковалева. Постоянная связь у меня с российским детским омбудсменом Павлом Астаховым. Когда моей должности еще не было, рязанцы одолевали его тремя-четырьмя звонками в день. Сейчас число обращений в Москву значительно уменьшилось. Люди стали искать защиты у нас. В прошлом году было около 1500 обращений. Стараемся реагировать на каждое из них. И хотя на уполномоченного по закону возложены функции контроля, я не могу не сказать о том, насколько важно в моей работе межведомственное взаимодействие всех структур: органов государственной и исполнительной власти, следственных, правоохранительных органов, общественных организаций, СМИ и так далее.

Р.В. — Проблемы детства, семьи задевают очень тонкие человеческие чувства, отношения, часто не связанные с материальными обстоятельствами. Но именно эта сфера подверглась в последнее время деформации, люди перестали трепетно относиться к тому, что раньше было как бы святым. Вы это замечаете?

Е.М. — К сожалению, да. В первые дни моей работы в качестве уполномоченного (это было как раз в новогодние праздники) в Михайловском районе отчим убил четырехлетнего ребенка. Конечно, подобная трагедия никого не могла оставить равнодушным, было очень тяжело. Сегодня я стараюсь сдерживать эмоции, но поведение некоторых родителей меня, мягко говоря, удивляет.

Во-первых, ситуации, когда бывшие супруги, не считаясь ни с чем, превращают своих детей в орудие мести. Чаще всего таким неблагородством отличаются отцы. К примеру, один из них не отдает своей бывшей жене маленького ребенка, несмотря на решение суда. Я встречалась с женщиной, вижу, что она любит малыша, переживает за него. Пыталась убедить отца, что ребенку лучше жить с мамой. Он эдак пренебрежительно: «А что она может ему дать?» — «А вы что?» — «Я могу, например, купить приставку к компьютеру»… Комментарии, как говорится, излишни. Спором до хрипоты такой вопрос не решить, родители должны сами найти приемлемый выход, и исключительно в интересах ребенка. Мы же со своей стороны готовы оказать любую помощь и содействие в разрешении конфликта в рамках своей компетенции.

И во-вторых, очень много обращений, поступающих от мам несовершеннолетних детей, о содействии в получении алиментов с должников. Папы просто не считают нужным содержать своих детей. Неужели кого-то еще надо убеждать в необходимости выполнять свой долг, говорить о законах? Это же так естественно.

Р.В. — Сейчас много говорят о пропавших детях, показывают их фотографии по телевидению. И всякий раз охватывает ужас: как же так — был ребенок и исчез?

Е.М. – На одном из служебных совещаний прозвучало: «исчезнувшие дети». Я по-правила: пропавшие дети — не обязательно исчезнувшие. Они пропали на какой-то срок, а потом вернулись. В нашем регионе за полтора года моей работы в качестве уполномоченного ни один ребенок, слава Богу, не исчез. Но пропадание, бегство ребенка — факт неприятный. Убежавшие дети рискуют не только стать объектом для совершения в отношении них преступлений, но и сами могут оказаться вовлеченными в преступную деятельность. Дети бегут потому, что их ничто и никто не удерживает дома, а без контроля они могут попасть в любую компанию, в любую историю. Ко мне практически каждый день поступают сведения о розыске подростков в возрасте от 12 до 17 лет, в основном это дети, которые ушли из родной семьи.

Вообще причины, толкающие детей на такой шаг, самые разные. Но, как правило, это нехватка родительского внимания, протест против тех жизненных обстоятельств, в которых оказался ребенок.

В моей практике есть тому наглядный пример. Одна мама приезжала ко мне из районного центра. Просила: «Оформите мою дочь в интернат. Я с ней намучилась, она непослушная, часто убегает из дома». Честно говоря, я сначала очень удивилась такой просьбе. Потом женщина проговорилась, что дочь свою не любит, не воспринимает ее как свою, потому что родилась она у нее нежеланной. Женщина имеет хорошую работу, зарплату, она прекрасно одета. А девочка, которой уже 13 лет, выглядит неухоженной. Ну как ей не бежать от матери, если нет главного – материнской любви? Я долго разговаривала с женщиной, пытаясь помочь ей отыскать в себе искорки материнского чувства — ведь у нее есть еще и сын, и его-то она любит! А определять в интернат при живой матери… Так не должно быть! Но девочка только в течение этого года четырежды объявлялась в розыск, и мне точно известно, что в настоящее время она вновь «в бегах».

Бывает, что дети убегают из детских домов, оздоровительных лагерей, социально-реабилитационных центров. И не потому, что там плохие условия, нечего есть-пить. Все это имеется, и даже более того, но обстановка казенная, есть режим, который надо соблюдать, а ребятишкам хочется свободы.

Один детдомовец сбежал недавно из оздоровительного детского лагеря, прихватив с собой для компании еще двух ребят. Этот подросток очень несчастный: его дважды усыновляли и дважды от него отказывались. А тут он вспомнил, что где-то под Шацком живет родственница. Вдруг приютит. Он и отправился к ней. Всех троих отыскали, вернули…

Р.В. — Есть еще одна болезненная тема. В прошлом году в России 6230 детей стали сиротами сразу после рождения — от них отказались родные матери. Когда-то такой поступок воспринимался как чрезвычайное происшествие. Соседи матери-«кукушки» могли ее «заесть» до такой степени, что она бежала забирать ребенка назад. Теперь многие не видят в отказе ничего плохого, это лишь один из вариантов. Правда, в регионах, насколько я знаю, действуют фонды профилактики социального сиротства, которые ведут работу с мамами. И почти половина их изменяет свое первоначальное намерение. У нас такое имеется?

Е.М. — В нашем регионе в этом направлении принимаются различные меры. Например, с мая этого года в областном доме ребенка функционирует Центр комплексной реабилитационной помощи детям с особенностями в развитии в возрасте от 0 до 4-х лет. Мамы часто отказываются от таких детей. Но с родительницами встречаются психологи, другие специалисты и после этого, действительно, процентов 40-50 женщин забирают новорожденных домой.

Р.В. — Как я поняла, вам по роду деятельности приходится чаще, чем другим, видеть детей несчастными, а взрослых — равнодушными, черствыми и подлыми…

Е.М. — Взрослых людей вижу разных. В том числе — великодушных и благородных. Когда мы искали пропавшего дягилевского мальчика, я позвонила в добровольный поисково-спасательный отряд «Лиза Алерт», который действует на территории многих регионов России, и нашего пропащего нашли в московской больнице, куда его привезли с вокзала. Когда он, чтобы досадить отцу, пропал второй раз, и мы сообщили об этом бегущей строкой по рязанскому телевидению, к нам пришла молодая женщина Римма Фролова и сказала, что будет помогать искать нашего беглеца, а тот, кто желает к ней присоединиться, пусть звонит по телефону 8-910-905-51-59. Мальчика нашли в электричке.

Недавно у нас был молодой человек по имени Александр Гришин, который тоже оставил номер своего телефона на случай поиска пропавшего ребенка — 8-953-745-07-72. Так что у нас формируется свой поисково-спасательный отряд волонтеров. Пользуясь случаем, я прошу опубликовать в вашей газете названные мною номера.