Физтех подобен аэропорту...

В интервью «Свободному полёту» он рассказал о студенческих годах, объяснил, зачем, собственно, нужны банки и какие отношения, по его мнению, должны быть между бизнесом и фундаментальной наукой.

— Итак, Юрий Леонидович, как встретились вы и ФАЛТ?
— Я родился и вырос в Жуковском, закончил здесь школу. Учился в ВФТШ (вечерней физико-технической школе)… Решение о том, что поступать нужно именно на ФАЛТ, за меня приняли родители. Собственно — папа (он был инженером в Лётно-исследовательском институте им. Громова — и до сих пор там работает). С точки зрения родителей, это было очень логично: ФАЛТ находится рядом с домом (5—7 мин пешком), не нужно тратить кучу времени на поездки куда-то в Москву. А главное, Физтех — уникальное учебное заведение высочайшего уровня. Чего ещё можно желать? Других вариантов просто не было.

— И как вы учились?
— Как говорится в одном анекдоте, Физтех подобен аэропорту: ты обязательно вылетишь, но не знаешь — когда. Вот именно эта мысль первые три года меня никогда не покидала. Честно сказать, я тяжело учился, а 1-й курс был сплошной катастрофой. Начиная с двойки на коллоквиуме и продолжая двойкой по матанализу в весеннюю сессию. Тот год развеял все иллюзии относительно моей эксклюзивности и умности. Всё исчезло, как снег под лучами солнца. Я очень чётко понял, что я не самый умный, не самый лучший... В школе-то я учился хорошо, в удовольствие, не испытывал ни малейших проблем, всё было легко. А на 1-м курсе всё стало очень тяжело. Невыносимо тяжело. Я просто не понимал, что происходит. Как решать эти задания? В основном я списывал их у товарищей в общежитии. Как сейчас помню: ощущение полной катастрофы, полной безысходности — завтра не наступит! Читаешь книгу — всё вроде понятно, задачку тебе объясняют — в общем-то тоже. Но объединить эти знания в единое целое было невозможно. Когда осенью я пересдавал, Л.П. Купцов с грустью посмотрел на меня и сказал: «Ну, ладно... 3». И добавил что-то такое, что, в принципе, не повысило мою самооценку.

Знаете, потом, по жизни, после 1-го курса Физтеха, все сложности были не так уж и страшны. Тем не менее первый курс был абсолютно шикарен! Он позиционирует твоё место в жизни: ты начинаешь понимать, какой ты маленький по сравнению с объёмом человеческих знаний.

Эти умственные нагрузки имели неожиданное побочное действие: на 1-м курсе я научился играть на гитаре, прочитал несколько толстых книг Достоевского, причём в удовольствие.

— И как пошло дальше?
— На 2- курсе стало совсем немножко полегче. Появились дифференциальные уравнения, в них было уютнее: они хотя бы как-то решались. В жизни замелькали эпизодические просветы. И физика, и матанализ по-прежнему пугали, но стали чем-то более обыденным. Всё перестало быть катастрофой. Появилось ощущение, что шанс есть! Маленький, но есть. А на 3-м курсе уже возник драйв. Начали появляться спецкурсы, которые оказались не такими уж и сложными. Хотя нет, драйв был всегда. Безысходность его только усиливала. Ты понимал, что, даже если тебя выгонят из института, всё равно ты сделал всё что мог, совесть чиста.

— На какую кафедру распределились?
— В ЛИИ, конечно же. К 4—5 курсу отец очень рассчитывал, что я сделаю научную карьеру. Моим макроруководителем был Вильгельм Иммануилович Вид (руководитель 2-го отделения). Микроруководитель — Василий Ахрамеев, наноруководитель — Дима Шулепов. Он учил меня работать на компьютере (тогда они были редкостью). Вася показывал, как писать отчёты, включал в свои доклады на конференциях, объяснял, сколько нужно сделать статей, выступлений, чтобы защитить диссертацию. А Вильгельм Иммануилович эпизодически смотрел на меня: «Ну, как там дела?» — «Всё хорошо, Вильгельм Иммануилович!» — «Ну, ладно, ладно...» Он готовился защитить докторскую, и поэтому ему нужно было воспитать сколько-то кандидатов наук. Тем и ограничивалось наше общение. Он руководил отделением, где работали около 1 500 человек, так что ему реально было не до меня.

К концу института у меня был прекрасный отчёт по динамике захода самолёта на посадку на авианосец. Соответственно, я имел массу записей полётов, которые анализировал всеми доступными мне методами. Это увлекательнейшее занятие! Только представьте, авианосец, махина с 10-этажное здание, идёт по морю со скорость 40—50 км/ч. Обязательно навстречу ветру (чтобы посадочная скорость была минимальна относительно корабля). Самолёт должен зацепиться гаком за натянутые тросы, а при этом за надстройкой авианосца, естественно, идут возмущения — срывные потоки. Этими потоками самолёт легко кидает вверх-вниз. Смотришь на запись — и кажется, что по нему бьют кувалдой. Так что очень высок риск разбиться (палуба вздымается над водой на высоту 3—4-этажного дома). Если самолёт промахнулся — он может врезаться в надстройки, пролететь мимо, укатиться с палубы.... Во время вьетнамской войны у американцев основные потери были вовсе не оттого, что их сбивали, а оттого, что они при посадке на авианосец теряли до 40% самолётов. Чудовищно! Так что когда сделали наш авианосец «Тбилиси» (после завершения испытаний — «Адмирал Кузнецов»), там очень тщательно отрабатывались заходы на посадку — и вот это движение самолёта по глиссаде я в своём дипломе, а затем и в своей диссертации исследовал. Мне было безумно интересно!
Записывалось около 200 параметров. Выясняли, как что влияет. Гением я не был, анализировал корреляционными функциями, а доктор наук из ЦАГИ после моего доклада на конференции сказал, что это лженаука: моделировать поведение лётчика нельзя. Хотя, мне казалось, лётчика при заходе на посадку можно аппроксимировать биомашиной...

— Чем занимались помимо учёбы?
— Когда учился, работал сторожем. Это резко повысило мой финансовый статус. Сторожил стройку горкома (здание на Туполевском шоссе, где сейчас администрация города располагается). Там был кабинет дежурного. В этом самом кабинете я на пишущей машинке печатал какой-то реферат. Дежурный по пути домой вспомнил, что оставил окно открытым, и застукал меня. Сказал, что я недостоин сторожить стройку горкома — и меня отправили сторожем на овощную базу. Там были громадные подземные хранилища овощей и маленькая сторожка 5 на 5 метров, где я душа в душу жил с 5 собаками. Единственное, что отравляло жизнь, — это проверяющий, который меня, как оказавшегося на особом счету из-за преступного печатания реферата, будил в 4 утра, чтобы проверить. Но всё в самом деле было хорошо. В какой-то момент я даже начал получать повышенную стипендию...

— А чем занимались после выпуска?
— Пошёл в аспирантуру (ЛИИ меня рекомендовал). На 4 м курсе я женился, на 5-м — родилась дочка. Так что, когда я поступал в аспирантуру, ей был 1 годик. Жена сидела дома в академическом отпуске (мы учились на одном курсе, и я выдержал жёсткую конкуренцию в борьбе за её руку и сердце). Тогда у меня была стипендия и полставки инженера (100 + 70 рублей) — это очень хорошо! Но счастье моё длилось недолго. Шёл 90-й год. Меня вызвал замначальника ЛИИ (а у меня с ним были прекрасные отношения: я занимался с его сыном математикой). И сказал: «Так, заходи. Ты кто?» — «Я? Колток». — «Нет, ты аспирант Колток, а у нас инженерам платить нечем. Всё... иди, Колток. Иди». Так я лишился зарплаты инженера.
На той же неделе меня вызвал Александр Михайлович Кузнецов: «Юра, у нас 11 аспирантов, Юра... И ты не самый гениальный, Юра. Поэтому, Юра, поскольку нам оставили только одну стипендию, извини, Юра. Будешь получать только зарплату инженера. Всё, иди, Юра. Иди. Не мучь меня, мне и так сложно». Так я перестал получать и стипендию. Но меня это не напугало, потому что нас с женой поддерживали родители. Я не чувствовал, что моя семья целиком и полностью зависит от моих доходов. У нас был общий котёл. В магазине продавался кефир, картошка была своя... Масло было, но растительное. Мяса не было — это да. Всё вроде бы хорошо: мне очень нравилось заниматься наукой, было что есть, где жить (мы жили у родителей жены), но... я чувствовал, что что-то идёт не так.

У меня даже подработка была. Я освоил язык с++ и писал программы (на зарплату купил жене первую шубу). За полгода заработал две тысячи рублей, так что потеря стипендии трагедией не была. Но, когда подработка кончилась (мне, кстати, недоплатили), нужно было что-то делать.

— И что было дальше?
— Я обнаружил, что мои однокурсники уже начали заниматься банками. Самые толковые (Сергей Васильев, Виталий Нескородов, Игорь Иванов, Сергей Пушкин, Андрей Татуев) создали в Москве филиал «Тверьуниверсалбанка», который начал очень бурно развиваться. Параллельно другие мои товарищи организовали «Межтопэнергобанк». А я с третьей группой стал создавать «Эском-Банк». Создали, но я решил перебраться к Сергею Пушкину, в «Тверьуниверсалбанк». Это был 93-й год, я закончил аспирантуру, получил свидетельство, но защищать диссертацию не стал, а пошёл работать в банк.

Зарплаты инженеров начали таять (курс доллара был 110 рублей, инженер получал 300 рублей). В банке я начал с 10 долларов, потом было 40, через год — 100. Кстати, все 11 аспирантов, с которыми я учился, ушли работать в банки...

— А почему именно банки?
— Банки — это математика. Тогда очень бурно развивалась торговля, а в банках только внедряли программное обеспечение (автоматизацию). В целом банковское дело в России отставало лет на 100. В науке мы работали уже на современной технике, поэтому в него входили как «гости из будущего». Бухгалтеры не понимали, зачем нужна компьютеризация, к чему им, например, электронный документооборот… Кстати, когда в «Тверьуниверсалбанке» увольняли главного бухгалтера, у неё в столе остались счёты — она так и не смогла научиться работать с компьютером... Впрочем, и сейчас остаётся некоторый разрыв, так что технари — по-прежнему фундамент банковского дела.

— Почему физтехи оказываются в банках?
— Давайте разберёмся. Чем запад отличается от России? С точки зрения финансовых институтов — огромным опытом сбора денег и их консолидации. Чтобы выстроить маленький домик, достаточно средств 1 человека (он может их, например, скопить). Чтобы построить большой многоквартирный дом, необходимы средства уже нескольких людей: они должны как-то скинуться, консолидировать эту сумму и построить здание. Банки как раз выполняют эту работу. Они собирают «маленькие» деньги, объединяют их в «большие», и эти «большие» деньги способны решать уже большие задачи: на них можно построить заводы, самолёты, корабли, дороги, мосты и прочее.

Банки должны разместить данные им деньги так, чтобы они заработали (ведь банку ещё нужно вернуть полученное). В России нет работающих механизмом консолидации денег. Но, как только они у нас появляются, мы становимся вполне конкурентоспособными.

В этом задача любого банка — собрать деньги и направить их на что-то хорошее и полезное.
Преимущество Запада — наличие «длинных» денег. Возьмём ту же кока-колу. Сделали миллиард бутылок, разложили по полкам по всему миру. И она потихонечку начинает продаваться. Что-то протухнет — выкинут — завезут новую. И эта самая кока-кола занимает нишу продаж, покупатель привыкает к ней, потому что она всегда есть на полке. Причём продукт — так себе. «Буратино» или «Байкал» получше будут. Но в них вложены «короткие», дорогие деньги. Пусть бутылка «Байкала» стоит 100 рублей. Наш производитель берет кредит — и через месяц он должен отдать 120 рублей. Судорожно продаёт бутылку за 120. А производитель кока-колы должен через год отдать 105 рублей. Соответственно — бутылка спокойно будет стоять этот год на полке. А ведь покупатель берет то, что есть...

Что бы ни нужно было сделать — отправить детей на экскурсию, построить дом или что-то ещё, — нужно сначала собрать деньги. В этом задача любого банка — собрать деньги и направить их на что-то хорошее и полезное.

— А чем вы сейчас занимаетесь?
— В деятельности любого предприятия две составляющих: оно производит какую-то продукцию и продаёт её. Банки ничем не отличаются. Моя задача — развитие, оптимизация и управление всем этим. По сути, решение оптимизационной задачи, где система нестатична (постоянное влияние оказывают внешние факторы).

— А как работается с физтехами?
— Физтехи прекрасно ассимилируются в любой системе. Они изначально обладают некоторым запасом знаний, но дело даже не в этом. Физтех создаёт очень тренированный ум. А где этот ум дальше применять — совершенно неважно. Это как с мускулистым человеком — его сила позволяет решать самые разные задачи.

Основная ценность физтеховского ума — это то, что он уничтожает какие-либо границы. Институт приучает очень легко масштабировать любую задачу и разрушать любые ограничители. Это и сила, и слабость физтехов. Например, можно сделать 1 пончик и продать его за 1 рубль. Физтех тут же задумывается: а почему бы не сделать миллиард пончиков и не продать их за миллиард рублей? Проблема в том, что наш мир всё-таки создан гуманитариями, а не математиками, и существует множество всяких ограничителей, которые мешают сделать миллиард пончиков. Но физтех их не видит.

Он начинает производить эти самые пончики — и обнаруживает, что его завод хотят сжечь. Физтех не понимает: что он такого сделал-то? А он взял и случайно уничтожил производство пончиков во всей округе.

Так и с программным обеспечением: физтех не может понять, почему сопротивляются его внедрению — ведь оно экономит массу времени и сил. До него просто не доходит, что тем самым он лишает работы многих людей. Но ведь можно же взамен найти более интересное занятие?.. Физтехи не замечают, когда переезжают кого-то, притом совсем без задней мысли. Однажды, когда я работал в одном банке, меня вызвал начальник отдела автоматизации и спросил, чего это я не внедряю некую программу — это сделали все, кроме меня. Я тут же сказал, что она работает с ошибками. Просто этого не замечают, потому что те, у кого она стоит, её... ну, не используют. Я написал свою — она ошибок не делает.. Начальник автоматизации тоскливо посмотрел на меня и сказал моему начальнику: «Можно, я его задушу?» — «В очередь вставай...».

— В последнее время стало распространяться мнение, что наука есть бизнес. Нужно уметь оформить свою идею в проект и продать его. Как человек, занимающийся бизнесом, скажите: это так?
— Есть американская поговорка: тот, кто что-то изобрёл, получает 1 доллар, кто это произвёл — 10 долларов, а кто продаёт — 100. Да, действительно, основная прибыль сконцентрирована в продажах. Тесла выдвинул идею лампочки, а Эдисон наладил производство. Но Тесла с продаж вообще ничего не получил.

Однако фундаментальная наука, лежащая в основе всего, совсем далека от какой-то прибыли. Своим детям я всегда объяснял: не надо пытаться в институте зарабатывать деньги. Это всё равно что пытаться собирать урожай с дерева, которое ещё не выросло. Фундаментальная наука — как дерево, она не может быть продаваемой, урожай появится позже...

— Как быть, если нужно выбирать между достойной зарплатой и наукой?
— Это нормально и даже необходимо — искать более высокий доход. Однако нужно понимать, что доход — это непостоянная величина. Он меняется с течением времени. Есть деятельность, которая приводит к его увеличению, но бывает и наоборот. Привожу очень простой пример. Я поступил в институт. Мой школьный товарищ вылетел из вуза, сходил в армию, вернулся и начал работать грузчиком на складе стройматериалов. Я получал 40 рублей стипендии, он — до 300 рублей в день. Тогда был безумный дефицит стройматериалов, поэтому можно было заработать. Водитель грузовика, который ездил за границу за товаром, зарабатывал 2 тысячи рублей в месяц. А мойщик золота получал больше, чем все они вместе взятые.

Никогда не было такого, чтобы человек, приходя в науку, начинал получать баснословные деньги. Даже зарплата рабочего на заводе в мою бытность превышала оклад инженера в 2 раза. Физический труд с самого начала оплачивался выше. Однако это исчерпаемый вид деятельности. Наступает момент, когда человек дальше не может так зарабатывать — и его доходы начинаю падать. Это совершенно нормально. Но вопрос в чём... Работа в науке позволяет постепенно накапливать потенциал. И жизнь учёного по сути бесконечна. Чем взрослее человек в науке, тем больше у него багаж знаний. С течением времени доходы только увеличиваются, то есть имеется потенциал роста. Согласитесь, если вы сразу после школы пошли работать, то вы получаете всяко больше, чем студент. Однако вы теряете перспективу дальнейшего развития. В любом случае бизнес — это ведь тоже исчерпаемый ресурс. Он начинается, расцветает и обязательно затухает. Без следа. А наука бессмертна.

Это лестница, по которой можно подниматься всю жизнь и так никогда и не дойти до конца. В этом её прелесть. И ограничитель — только в вас самих. Наука всегда будет востребована. Когда-то меньше, когда-то больше (такие катаклизмы, как в 90-е, всё-таки исключения). Так что если всё начинается с зарплаты в 20 тысяч — это нестрашно, главное — чтобы было куда развиваться. Другое дело, если вы хотите заниматься чем-то другим.

— Может ли бизнес поддерживать фундаментальную науку?
— Наука не может финансироваться просто бизнесом. Это задача государственного уровня. Точно такая же, как финансирование армии, здравоохранения, строительства дорог и электростанций. Ведь это вопрос безопасности, выживания страны.

В той же Америке наука спонсируется Пентагоном. Он ставит перед ней нерешаемые задачи. Например, создать управляемого солдата (научиться воздействовать напрямую на мозг человека). А когда начинают проступать какие-то первые контуры, создаётся некоторая база для дальнейшего развития. Вообще-то фундаментальная наука (во всяком случае — физика) изначально предназначена для решения вопросов оборонки, а затем технологии уже спускаются в обычный мир. Физтех был создан для обеспечения обороноспособности страны.

Бизнес в состоянии подхватить созревший плод, адаптировать технологии к мирной жизни, состыковать с экономикой, встроить в социум. А фундаментальные знания не купить за деньги, это то, что требует времени.