Без маски

Воспитанники Райкина представили на суд зрителей многочисленные актёрские сценки, зарисовки, этюды-наблюдения. Из этих мини-спектаклей сложилось целое шоу, которым словно дирижировал сам наставник, попутно рассказывая о своей системе обучения. Ещё более подробно о своём детище, ВСШИ, педагогических приёмах и жизненных убеждениях знаменитый актёр и режиссёр, лауреат Государственных премий РФ, неоднократный обладатель премии «Золотая маска», Народный артист России Константин Райкин рассказал на встрече с рязанскими журналистами.
— Я со студентами не в первый раз приезжаю в Рязани, не говоря уже о том, что здесь в драмтеатре играет мой бывший студент по школе-студии МХАТ Андрей Блажилин. Он мог бы устроиться и в Москве, но решил вернуться на свою малую родину. Я бы сказал, что это редкий поступок.

— Идея создания ВСШИ родилась просто из большого опыта преподавания. Это идёт и от театра «Сатирикон», где я работаю художественным руководителем более 30 лет. Каждый театр, если он правильно развивается, проходит стадию взросления и начинает хотеть иметь при себе студию или учебное заведение, то есть готовить кадры для себя. Высшая школа сценических искусств — это смысл моей жизни. Кроме театра у меня вообще мало чего есть. «Заниматься театром» — это такое круглосуточное понятие. В последний раз у нас в ВСШИ был конкурс 350 человек на место, и этот марафон длился четыре месяца.

— Времена сейчас мутные, очень много искушений. Удержать артиста на стезе служения театру очень сложно. Мои студенты, как правило, люди бедные, приехавшие из разных дальних мест России — из-за этого актёрский факультет и бесплатный. И поэтому когда их зовут в кино и начинают называть какие-то суммы в тысячи долларов, это действует. Первые два года мы вообще не разрешаем никому сниматься, потому что у нас, во-первых, напряжённейший график. В 09.30 начинаются занятия, в 22.00 они заканчиваются. Два 45-минутных перерыва на обед и ужин. Это происходит шесть раз в неделю, в воскресенье у нас тоже рабочий день — идут репетиции. Около 40 часов в неделю мы занимаемся только мастерством. А также студенты обязаны делать самостоятельные работы в свободное время. Это такая загрузка, что ни о какой разгульной студенческой жизни и речи нет. Поэтому надо выбирать. Исключение составляет случай, когда приходит очень хороший режиссёр и предлагает по очень хорошему сценарию очень важную роль какому-нибудь мальчику или девочке. Тогда этот студент делает выбор, и это нормально. Решение в пользу кино может быть правильным, но совместить и то, и другое нельзя. Театр — это единственное место для драматического актёра, где происходит рост мастерства. Кино просто по технологии процесса использует то, что артист уже умеет. Царство артиста — это театр. За это надо заплатить отказом от большого количества соблазнов сниматься в дерьме.

— Наши студенты уже сделали несколько дипломных работ, мы их свозили в Рим, где они выступали в Римской академии киноискусства. Они произвели там фурор. Сначала про нас говорили: «Это мхатовская школа, школа Станиславского, будет скучно». И вдруг оказалось, что ребята работают не то что не скучно, а лихо и классно. На первом курсе происходит заражение театром. Это их наблюдения, зарисовки на тему предметов, животных, мультипликационных фильмов, цирка, эстрады. Например, артист изображает стол, часы, водопроводный кран. Оказывается, актёр может всё это изобразить, если у него работает фантазия, если он актёрски одарён.

— Театр работает как завод, как доменная печь без остановок. Остановился — значит, всё. Хорошо работающий театр может дать фору любой организации, даже военной. При советской власти была такая военно-шефская работа — мы ездили с нашей театральной бригадой по разным войскам. Я видел, насколько театр по части организации дела выгодно отличался от того, что собой представляла отечественная армия. С одной стороны, наша маленькая труппка — цитадель собранности, а с другой, какие-то не слишком трезвые люди, которые говорили: «Можете ссспать спокойно!».

— Я подписывал письмо, чтобы конкурс «Золотая маска» оставили в покое. Я нахожусь в попечительском совете «Золотой маски», и считаю наличие этого фестиваля очень важным и серьёзным объединяющим, созидательным делом. Я, может быть, более решительно менял бы экспертный совет, потому что мне иногда казалось, что это немножечко монотонно — их вкусы. Но вообще, «Золотая маска» — замечательное дело, и я обеими руками за то, чтобы это сохранить и беречь. А то, что там происходят какие-то трения среди начальства... У нас ведь в государстве не очень хорошо и неправильно относятся к культуре, с моей точки зрения. Очень беспечно и маша на этой рукой. Даже у умных начальников, когда они думают о судьбах страны, слова «культура» в голове нет.

— У нас забывают, что искусство имеет функцию болевую, оно должно кого-то обязательно обижать. Не надо искусство сводить к прикладному: чашки расписывать, обои делать, какие-то милые натюрмортики на стенах. Искусство — не только это. Мой отец занимался боевым искусством, которое обязательно обижало. Сатира — очень болевой жанр. Говорят: «Свобода размахивать руками заканчивается перед носом соседа». Я вот с этим не согласен, потому что искусство должно и по носу давать. Какому-нибудь мерзавцу, негодяю — обязательно. Если оно этого не делает, значит, оно беззубое. Поэтому обязательно кто-нибудь должен быть обижен. И церковь наша православная тоже иногда кликушествует — я говорю это как православный человек. Потому что мне кажется, что большое количество проблем, их обид высосано из пальца. Ведь Коперник и Галилей тоже оскорбляли церковь... Церковь немножко забыла, что с ней недавно сделала советская власть, и стала такой нежной… Мне кажется, это нехорошие, тревожные признаки. У нас в стране сразу так много нетерпимых стало, нетерпимости вообще много у нас, и не надо, мне кажется, этому сильно потворствовать. Потому что сейчас очень много мракобесия, и если какой-нибудь мракобес видит, что его поддерживают, ему сразу становится так хорошо! И вот мы имеем это в Манеже: замечательные произведения искусства люди по невежеству своему, по агрессивности начинают ломать, громить, чувствуя себя правыми. К сожалению, это кем-то срежиссировано, и это тревожит. Поэтому не надо от искусства требовать только умасливания.

— Я люблю своих студентов, у нас доверительные отношения. У нас бывают и случаи их жуткого разгильдяйства. Это неизбежно, потому что они ещё дети. Всё бывает: безответственность, неряшливость, ветер в башке. Они колоссально зависят от того, кто с ними рядом. У них там какие-то романы происходят, хотя когда им происходить, в какие щели времени? Вот мы сейчас с вами разговариваем, а там что-то происходит обязательно. Бывает масса безобразий, но допустимого уровня. Конечно, они боятся нас. Если нет страха быть выгнанным, отруганным, наказанным, то ничего не получится. Надо быть добрым диктатором, таким гуманным головорезом. Но нельзя подрезать крылья, нельзя говорить о степени одарённости с отрицательным знаком.

— Это входит в понятие актёрского дарования: полюбить педагога, режиссёра и роль, которую тебе дали. Поменять отношение к партнёру — один из компонентов актёрской профессии. Если вы играете Ромео и Джульетту, а я увижу, что у вас роман, — это страшная пошлятина. Этим иногда пользуются артисты, опираясь на свои личные отношения, но это ужасно. Никогда нельзя путать себя и персонажа.

— Надо полюбить роль, которую тебе дали. Не ту, за которую цветы дают, — такую роль и дурак полюбит. А ты полюби роль, в которой шесть слов — вот в чём профессионализм: полюбить ту роль, которая не приносит очевидных дивидендов.

— Актёрский состав как футбольная команда: реплики — как пасы. Спектакль хорошо выстроен, когда каждая реплика — движение к финалу, движение к голу.

— Это счастье, что здесь родина Есенина, где поэзия пользуется особым отношением. Значит, тут народ уже подталкивается к стихам, к литературе. Потому что сегодняшняя беда: у нас нечитающая страна, рубленый язык, смесь мата и интернетовских словечек. А интуитивно люди скучают по чему-то другому.

— Я понимаю, что значит для человека, не очень в курсе дела находящегося, «прийти на Райкина» — «а, это который когда-то танцевал, весёлый». Таков стереотип, они же не знают меня совсем, и это может обернуться недоумением.

— В Константиново очень хорошо, там очень красиво. Мне как раз понравилось, что там в это время никого не было. Там хорошо побыть одному, постоять со студентами, помолчать. Нас что-то сближает таким образом. Когда они видят, что на нас производят впечатление такие же пейзажи, слова экскурсовода, вид в комнате, в историческом месте, что мы так же впечатляемся от чего-то, — это важно. Важно получать одни и те же эмоциональные уколы, чтобы они чувствовали, что ни опыт, ни возраст не должны тебя защищать. Все мы равны перед великим, перед искусством, перед гением. Они должны понимать, что учитель — это ученик. Не потерять ощущение ученичества — очень важно.