Мэтр за мэтром. Валерий Шадский

***
Музейная экспозиция, собственно, и состоит из этой кровати и нескольких его личных вещей. На стене над кроватью — абрис тела Льва Николаевича, развешаны предметы его туалета. ...В те годы у нас в Липецке была творческая лаборатория. Как-то оттуда мы поехали на эту станцию, в музей. Пафосная дама-экскурсовод с трагизмом в голосе рассказывает о произошедшем много лет назад в этой комнате. Но нас при одном только взгляде на экспозицию начинает разбирать неудержимый, истерический хохот, явно диссонирующий с настроением музейной дамочки. И вот когда её рассказ дошёл до экспоната «носки Льва Николаевича, бережно заштопанные заботливой рукой Софьи Андреевны», мы вынуждены были ретироваться за пределы музейной комнаты, получив в свой адрес разряд гневных взглядов.

Причиной же невозможности удержаться от распирающего нас хохота послужили воспоминания о студенческих годах в общежитии. Как-то я уехал на праздники в Вологду. Возвращаться же пришлось рано утром, ещё не рассвело. Пробравшись впотьмах в комнату, потихоньку, чтобы не разбудить ребят, я пытаюсь нащупать свою кровать и вдруг чувствую что-то гладкое, холодное.

Судорожно нашариваю выключатель, включаю свет и ошалеваю. Настольная лампа специально направлена на стену, с которой на меня смотрит мой портрет в чёрной рамке... Под портретом указаны биография, годы жизни Валерия Николаевича Шадского, а над всей композицией заглавие — «Музей-кровать». Кровать, в свою очередь, закрыта стеклом. Под каждым моим предметом — соответствующая подпись с подробным жизнеописанием. Везде указующие стрелки: «Посмотрите направо — ничто человеческое ему не чуждо», — и стоит бутылочка, баночка с консервами и т. п. Апофеоз «музейной экспозиции» — указатель: «В правом углу стоят его любимые носки». Ребята набили их бумагой, и они действительно стояли. Конечно, когда мы оказались на станции в музее Толстого, эта шалость моих сокурсников мгновенно всплыла в памяти во всех подробностях.

***
Как артист я начинал работать в Вологодском театре. Там была замечательная актриса — Лидия Тихоновна Дёмина. Наверное, в каждом коллективе есть люди, которые становятся притчей во языцех — с ними всё время что-то происходит, они постоянно попадают в нелепые ситуации, не всегда адекватно себя ведут и т. д., и т. п. Лидия Тихоновна — одна из таких персонажей. Кроме всего прочего, она бесконечно выдумывала про себя небылицы. То будто бы именно она и есть та самая Анка-пулемётчица, которая громила «белых» вместе с Чапаевым. В другой раз оказалось, что она заканчивала Пажеский Его Императорского Величества корпус. На этом основании актриса позволяла себе учить нас правильно ходить. Для этого Лидия Тихоновна задирала свои многочисленные длинные пышные юбки, обнажая при этом ультрамариновые панталоны и удивительно японские ноги. Лёгкой кавалерийской походкой, покачивая бёдрами, она совершала променад и ругала нас за излишнюю, на её взгляд, поспешность при ходьбе. Это было задолго до того, как была снята известная сцена из кинофильма «Служебный роман».

Поступив на службу в Вологодский областной театр кукол, я отправился на гастроли по местным колхозам и леспромхозам в составе исключительно дамской труппы со спектаклем «Три поросёнка». Леспромхозы — это однотипные рабочие посёлки. В их центре — контора, представляющая собой длинный-предлинный барак, разделённый на две части. В одной части — помещения для приезжих, красный уголок и т. п. В другой — различные административные службы. А перед бараком традиционно располагались стенды с портретами членов политбюро ЦК КПСС и передовиков местного производства.
И там случилась забавная историйка, конечно, не без участия незабвенной Лидии Тихоновны Дёминой, которая, кстати, играла волка.

Прежде всего, надо сказать, что, когда мы кочевали из одного леспромхоза в другой, на ночь нас селили в какой-нибудь избе, всех в одной комнате, с удобствами на улице, а то и без удобств вовсе. А Лидия Тихоновна была крайне аккуратным человеком и все свои нехитрые вещички, включая рейтузы и панталоны, содержала в идеальном порядке, для чего регулярно устраивала походные постирушки. И вот однажды, заселившись на ночлег уже довольно поздно, она быстро простирнула бельишко, выскочила в темноту улицы с тазиком, вернулась и удовлетворённо заснула.

Так вот, наутро в нашу комнату ворвался председатель леспромхоза с побледневшим от негодования лицом и срывающимся от крика голосом: «Немедленно, слышите, немедленно снимите трусы с политбюро!».

Спросонья услышанное вызвало шок. Ведь за подобную «антисоветчину» в те годы можно было жестоко поплатиться... Мысль о сумасшествии председателя ушла после того, как мы увидели нижнее бельё Лидии Тихоновны, во всей красе развешанное по портретам членов политбюро. Найти в ночи более подходящего места для сушки госпожа Дёмина не смогла.

***
А на закуску позвольте поведать трагикомическую историю одного провинциального актёра, которую мне рассказал мой сокурсник, режиссёр Виргис Матула. В одном из маленьких городков, где работал некогда Виргис, был замечательный драматический театр. Как и в любом другом уважающем себя советском театре, здесь решили поставить пьесу о Ленине. А чтобы играть Ленина, нужно было получить особое разрешение на эту роль. У них был один актёр, весьма похожий на вождя мирового пролетариата. Он был очень хорошим артистом, его любила публика, он тщательно готовился к ролям, был дисциплинированным, пунктуальным — и прочее, и прочее... У него был лишь один недостаток — он любил заложить за воротник.

И вот они играли довольно известную постановку, где первая сцена — Ленин в Разливе. Исполнитель главной роли, как и полагается, пришёл заранее, загримировался, настроился. У него была припрятана бутылочка водочки, и пока накладывали грим, он потихоньку к ней прикладывался. Времени до начала спектакля было много, бутылка успела закончиться. Лицедей посмотрел на себя в зеркало, добавил образу последние штрихи и решил проверить декорации. На сцене был сооружён шалаш. Надо отметить, что в те годы в искусстве был расцвет натурализма. Разлив был воспроизведён соответственно: натуральные стволы берёз, расписной задник, с перспективой на лес, разумеется, натуральный шалаш из сена. Ленин забрался в шалаш, приготовился и... заснул.

Время начинать спектакль. Помреж проверяет, все ли на местах. Видит — ботиночки Ленина торчат из шалаша, значит, на месте. Дают занавес. Рассвет, поют птички. По пьесе Ленин должен выйти из шалаша и начать рассуждать о мировом устройстве. Время идёт, Ленин не выходит. Понимая, что что-то не так, из-за задника сценическим карандашом (это такой длинный шест, которым поправляют кулисы) начинают выпихивать Ильича из шалаша. Наконец, ботиночки зашевелились, все успокоились. Из шалаша появляется заспанный Ленин, встаёт, сладко потягивается, расправляет плечи. Поют птички, в глаза светит солнце из рамп, он подходит к берёзке, расстёгивает ширинку и... Занавес.