Журавлиное кредо Юрия Маркина

«Охрана природы и животных сейчас воспринимается мною много шире — как охрана нашего места обитания на планете Земля. То, что творится на земле, — военные действия, экологические катастрофы — похоже на какие-то безумные выходки беспечного человечества». Думаю, что под прекрасными словами известного российского ученого и телеведущего Николая Дроздова наверняка подпишется и герой этой публикации. Он с детских лет мечтал быть орнитологом, хотя еще в школьные годы показывал достойные результаты на лыжных гонках. После свадьбы первыми покупками четы молодых ученых стали… пишущая машинка и подзорная труба. Начинающий исследователь вряд ли задумывался, что через несколько десятилетий он будет рассказывать первому лицу государства об особенностях поведения стерха.

Сегодняшний гость «Нерабочего настроения» — директор Окского государственного биосферного заповедника Юрий Маркин. Замечу, что наша беседа проходила накануне 80-летия со дня создания этой особо охраняемой территории.

Страсть исследователя
— Юрий Михайлович, кем вы хотели стать в детстве?
— Буквально с первого класса, как только начал читать, я мечтал быть орнитологом. До сих пор у меня сохранились конспекты книг о наших выдающихся путешественниках и исследователях природы, которые я делал, учась в начальной школе. Мне очень нравились охотничьи рассказы дедушек моих друзей — это тоже повлияло на дальнейший выбор профессии. Из научно-популярной литературы я узнал, что в нашей стране так и не найдено ни одного гнезда черного журавля. В это время (конечно, еще до поступления в университет) возникла идея посвятить жизнь изучению этих прекрасных, редких и загадочных птиц. О том, что когда-нибудь стану руководителем, совершенно не думал.

— Откуда вы родом?
— Я родился в городе Котовске Тамбовской области. После войны моего папу, комиссованного после ранения, направили охранять располагавшийся там военный завод. На фронт он пошел из Предуралья (семья была репрессирована в 30-е годы). Мамины корни тоже в Тамбовской области.

— В школе вы наверняка отдавали предпочтение предметам естественно-научного цикла?
— Да, я очень любил искать птичьи гнезда, старался пополнять свои знания, не только читая книги, но и активно общаясь с охотниками и преподавателями тамбовского пединститута, в чьи интересы входило изучение природной среды. Но в то же время я понимал, что для участия в далеких экспедициях нужно быть сильным, выносливым человеком, и спорт был одной из важнейших частей школьной жизни. С 1-го класса занимался гимнастикой, а в четвертом перешел в лыжную секцию, успешно выступал на соревнованиях за сборную школы, а потом и за сборную университета. Кроме того, спорт очень дисциплинировал, а это важно как для успешной учебы, так и для результативной научной деятельности. Многих ребят он спас от дурных компаний, а может быть, даже от тюрьмы. Мы до сих пор созваниваемся и иногда собираемся с парнями, которые когда-то были в одной команде.

— Выбор вуза был предопределен задолго до окончания школы?
— Да. Честно сказать, я очень хотел поступить на биофак МГУ, но не прошел по конкурсу, который тогда был очень жестким и составлял одиннадцать человек на место. Поэтому я выбрал воронежский университет, где, между прочим, встретил многих ребят, с которыми пробовал штурмовать столичный вуз. Я уже знал, что в Воронеже очень сильная орнитологическая школа, и в студенческие годы мне довелось общаться со светилами науки, участвовать с ними в одних и тех же экспедициях и всесоюзных конференциях. Далеко не все поступившие в МГУ имели аналогичную возможность. Со второго курса меня выдвинули руководить научным студенческим кружком и дружиной охраны природы, что помогало налаживать связи, осваивать новые подходы к исследованиям. К счастью, успешная учеба давала мне возможность работать по индивидуальному плану, открывая новые горизонты в рамках своей специализации, и не забывать о предметах общеобразовательного цикла.

От волонтера до директора
— А в Окском заповеднике, насколько я знаю, вы впервые побывали во время учебы в университете?
— Да, на первом курсе. В научном студенческом кружке я познакомился со старшими ребятами, которые рассказали мне о том, как проходили практику в Окском. Меня, увлеченного всем, что касается серого журавля (впоследствии поведение этой птицы стало темой диссертации Юрия Маркина — прим. ред.), эти истории впечатлили. Учась на первом и втором курсах, я приезжал сюда не в рамках практики, а стремился помогать всем чем мог сотрудникам заповедника и студентам, по сути, был, как сейчас модно говорить, волонтером. Впоследствии благодаря этому опыту особенности научно-исследовательской работы и уклада жизни людей в заповеднике усваивались легче.

Еще будучи первокурсником, я попал в экспедицию по исследованию золотистой щурки, которой руководил Святослав Георгиевич Приклонский, многие годы работавший директором нашего заповедника. Тогда он уже не брал студентов и аспирантов для подготовки научных работ, и, по сути, я был его последним подопечным в этом качестве. Мне удалось убедить Святослава Георгиевича, что у изучения серого журавля есть серьезные перспективы. Через несколько лет оказалось, что на территории заповедника живет около 100 пар этого по-своему уникального вида.

— То есть решение остаться в Окском заповеднике после окончания университета созрело само собой?
— Конечно. В 1978 году я узнал, что базой для реализации советско-американского проекта по выращиванию стерха будет Окский заповедник и, естественно, очень хотел в нем участвовать. Но попасть сюда было очень сложно, ведь именно здесь располагалась центральная орнитологическая станция, где работали многие признанные во всем Союзе ученые. Желающих устроиться в Окский было очень много. С другой стороны, у меня были перспективы поехать в аспирантуру в Москву, Ленинград либо в Алма-Ату. К счастью, профессора Флинт и Приклонский направили запрос в министерство с просьбой отпустить меня работать в заповеднике. Если бы не они, я мог бы оказаться даже не в аспирантуре, а в сельской школе учителем биологии, ведь многих моих однокурсников обязывали два года отработать педагогом. Такова тогда была государственная политика.

— Что для вас, начинающего специалиста, стало главным открытием на начальном этапе работы в заповеднике?
— Период адаптации я прошел, наверное, еще в студенческие годы — на одном только пятом курсе провел в Окском почти семь месяцев, был лично знаком со всеми сотрудниками, со многими уже начали складываться доверительные отношения. Работа на постоянной основе дала очень широкие возможности для исследований. Я был среди сотрудников, стоявших у истоков создания питомника редких видов журавлей. Это требовало применения всех ранее полученных знаний. Именно тогда я усвоил важный урок: всю будничную работу, начиная от колки дров и починки моторной лодки и заканчивая подготовкой полевых исследований, ты должен выполнять сам, вне зависимости от того, лаборант ты или известный ученый.

— Скажите, советско-американскому проекту по спасению стерха в 70-80-е годы не мешала политическая составляющая?
— Мы находили полное понимание с американскими орнитологами. Очень часто ученым бывает гораздо легче договориться, чем политикам. Увы, плодотворным контактам со специалистами по охране природы из разных стран в свое время помешало не международное положение, а разруха и почти полное отсутствие финансирования в 90-е годы.

— Хаос и лишения тех лет сильно ударили по заповеднику?
— Я с содроганием вспоминаю то время. Люди по шесть месяцев не получали зарплату, питомники журавлей и зубров находились на грани вымирания. Началась обвальная приватизация. Звучали и предложения по передаче в частные руки чуть ли не всей недвижимости, находившейся на балансе заповедника. Мне не раз приходилось общаться на эту тему с ребятами крепкого телосложения и их покровителями. Кроме того, было немало попыток приватизировать дома, где проживают сотрудники заповедника. Дело дошло до Верховного суда, где удалось отстоять ведомственный статус этого жилья. Если бы мы тогда проиграли, то о притоке новых кадров в заповедник, наверное, можно было бы забыть. Знаю, что в России многие наши коллеги не устояли перед вихрем приватизации. Выстоять тогда удалось благодаря мужеству коллектива, помощи спонсоров, содействию международных природоохранных фондов.

— На ваш взгляд, чем прежде всего уникален Окский заповедник, что отличает его от других особо охраняемых территорий России?
— Начнем с особенностей администрирования. В советское время он входил в число 18 заповедников союзного подчинения. Значительная часть научной элиты страны прошла через наш заповедник. Здесь, как я уже сказал, работала центральная орнитологическая станция, располагалась база Союза молодых орнитологов СССР. В начале 80-х годов мы одними из первых начали использовать компьютеры. С точки зрения природного ландшафта заповедник тоже уникален, потому что находится на границе лесостепи и европейской тайги с обилием болот, рек, озер и смешанных лесов. Отсюда широкое видовое разнообразие — от бобра и выхухоли до медведя и рыси. И конечно, Окский заповедник — настоящее Эльдорадо для ученого-журавлятника. Здесь едва ли не самая большая плотность журавлей на квадратный километр в России. Об удивительной природе и людях, которые работают в заповеднике, можно рассказывать бесконечно.