Мусорный вопрос

— Олег Владимирович, ваше предприятие организует деятельность свалки, имеющей большую историю. Когда свалка была образована?
— По документам, участок для складирования отходов был организован на месте бывшего глиняного карьера постановлением Горисполкома от 1957 года. В то время это было далеко за чертой города. В те же годы начала закладываться индустриальная база Рязани, в том числе Южный промышленный узел, так что расположение объекта было логичным.
Хочу отметить, что назвать свалкой сегодня его было бы неправильно. Официально объект является участком складирования ТКО, но по факту это полигон: со своей дренажной системой, системой мониторинга состояния почвы и грунтовых вод, с достаточно сложной экосистемой и множеством сотрудников. Каждый день здесь работает несколько десятков единиц техники и до сотни человек — с учётом контролёров, охранников, работников сортировочного комплекса.

— Что представлял собой объект в то время, когда вы начали им заниматься?
— В то время ходили разговоры, что объект закроют, а потому заниматься им бросили. В 1999 году, когда наша компания приступила к работе, мы были в ужасе. На том месте, где сейчас расположена административная зона, находились завалы высотой до 35 метров.

— Почему вы вообще решили заняться таким бизнесом?
— Наша команда, я сейчас имею в виду костяк руководителей сегодняшней компании, в конце 90-х отучилась по программе Открытого университета Великобритании по курсу менеджмента. Когда мы начали думать, куда приложить свои усилия, рассматривали как одно из направлений обращение с отходами — на Западе эта культура привита давно и к таким бизнес-процессам другое отношение.
Не секрет, что в конце 90-х на городской свалке обитало три-четыре сотни бомжей, которые делились на группировки, собирали бумагу и стекло. Посмотрев и немного поучаствовав в таком бизнесе, мы поняли, что этот путь тупиковый. Мы пошли в городскую администрацию, написали бизнес-план (чему нас и учили несколько семестров), презентовали… Нас послушали и спросили: а вы, собственно говоря, кто? Поскольку у нас родственников никаких не было, мы начали эту ситуацию «размораживать»: писали статьи, проводили встречи и семинары. Поскольку процесс был для страны новым, чтобы было принято определённое решение, нужно было пробраться через определённые барьеры, доказать свою способность претворить свой бизнес-план в жизнь.

— С чего началась работа?
— По большому счёту, на бумаге в то время не было ни объекта, ни тарифа, ни разрешительной документации. В Гражданском кодексе есть такая форма договора — на организацию работ. Наш договор №72 от 18 июля 2000 года был именно на организацию работ на определённом месте по определённым параметрам. Начали мы с формирования объекта, тарифа, получения разрешительно-лицензионной документации. Примерно два года заняла разработка проекта реконструкции и последующей рекультивацией объекта. Автором выступило АО «МосводоканалНИИпроект», и этим документом мы руководствуемся и сейчас.

— Тариф на захоронение отходов тогда и появился в Рязани?
— Да, до определённого момента не было платежа за захоронение отходов, с нашим приходом он был введён. Хочу отметить, что мы всегда работали под чётким контролем администрации города, и вся тарифная политика на тот момент была не просто согласована — она была утверждена исполнительной городской властью. И именно с того периода пошла традиция, когда мы четыре месяца в году, весной и осенью, принимали отходы бесплатно (по талонам месячников по благоустройству).
Но жизнь не стоит на месте, развивается экономика, стало больше предприятий, морфология отходов стала другой. Если в начале у нас было пять-шесть сотен договоров, то сейчас — порядка четырёх тысяч. Тарифная политика сегодня строится с учётом затрат на реконструкцию.

— Как относится город к изменению тарифа?
— К повышению городская власть относится всегда крайне неблагожелательно. Сейчас в тарифе на содержание жилья, который составляет в среднем 18 рублей с квадратного метра, заложено около 2,5 рубля за сбор и утилизацию мусора. Но стоит отметить, что мы всегда были в роли пасынков, получая на 40% меньше, чем обосновывалось предприятием. На оставшуюся часть управляющие компании собирают мусор, но ведь не может обслуживание контейнерной площадки стоить столько же, сколько и утилизация.

— То есть предприятие всегда жило впроголодь? Что предпринимали, чтобы получить, может быть, дополнительную прибыль?
— В 2003-2004 годах на объекте заработала сортировка, которая потом вошла в наш холдинг. На сегодняшний день мы можем гордиться тем, что одни из первых в стране перестали захоранивать товарный пластик. Это, кстати, значит, что ничего такого, что разлагается десятки лет, у нас на объекте давным-давно нет, и даже если будет пожар, никаких вредных веществ выделяться не будет.

— Раньше пожары были достаточно регулярными. Почему они происходили?
— Во-первых, это может быть неосторожное обращение с огнём, и чтобы пресечь такие случаи, мы закрыли для посторонних лиц доступ на объект. Несмотря на то, что территория объекта занимает 35 гектаров земли, она вся обнесена валом, высота которого составляет 12 метров. Во-вторых, это может быть поджог. Наша компания приступила к работе 1 ноября 2000 года, и уже 20-21 ноября поджог случился в первый раз, пожар мы тушили больше недели. С момента образования объекта мусор никто не пересыпал, внутри образовывались полости, заполненные газом. Газ при открытом источнике огня служит проводником для распространения пожара вглубь. Такое возгорание невозможно просто залить водой: при попадании воды в горящую полость происходит расщепление на водород и кислород, которые поддерживают горение.
После того первого пожара мы приняли решение перескладировать объект, и фактически мы его сложили заново исключительно за свой счёт. При перескладировании уходил газ и исключалось появление новых газовых образований, так как мы мусор пересыпали и утрамбовывали. Сейчас никто не задумывается, почему наша свалка не горит, тем не менее, нами было потрачено огромное количество денег, использовалось огромное количество техники на протяжении многих месяцев. Мы всё пересыпали и утрамбовали, при этом принимали больше миллиона кубов отходов в год так, чтобы объект не разрастался.

— То есть сейчас пожары исключены?
— Ну, если кто-то и сможет преодолеть 12-метровый вал и добежать с бутылкой зажигательной смеси, то поджечь сможет, но загорится только тот свежий мусор, который привозился в последние два дня. Такой очаг огня быстро накрывается слоем глины и не распространяется вглубь.

— То есть сейчас на предприятии проблем нет?
— На таком объекте проблем не может не быть. Прежде всего, это неплатежи, разного рода недопонимания при проверках контролирующих органов, много разговоров о закрытии.

— А не безопаснее ли закрыть существующий объект и открыть подобный подальше от города?
— Объект не приносит практически никакого отрицательного воздействия на окружающую среду. Если мы возьмём пробы воздуха в районе посёлка Южный, мы увидим, что из примесей в нём — только углекислый газ, который даёт трасса М5. То, что мимо нас проходит федеральная трасса, для всей Горрощи в разы, если не в десятки раз приносит больше загрязнений в окружающую среду, чем наш объект.
Закрыть его можно, но кому от этого станет лучше? Кто будет проводить эту постоянную работу, которая ведётся сейчас? За чей счёт это будет проходить? Действующий объект всегда более экологичен, чем закрытый.
Стоит учитывать также то, что если в Рязанской области будет создаваться новый объект, на это будут потрачены либо бюджетные средства, либо средства населения, так как затраты на его строительство будут вложены в тариф. Как социально ориентированный бизнес, мы чётко понимаем: чем дольше просуществует этот объект, тем дольше у нас будет сбалансированная тарифная политика. Если вы посмотрите тариф, существующий в Рязани, и сравните его с тарифом, который установлен в среднем в Рязанской области, — а у нас в регионе 38 похожих объектов, — то увидите, что наш в три раза меньше.

— Нет планов его увеличить?
— Нет и не будет. На протяжении двадцати лет мы стараемся вести этот бизнес понятно и предсказуемо. Мы понимаем, что если мы будем предсказуемым партнёром, прежде всего, для власти и для людей, это всегда будет иметь положительный эффект. За двадцать лет, и когда мы были организаторами работ, и сейчас, когда мы выступаем в роли собственников, мы ни разу не делали ничего неконструктивного, непредсказуемого. Мы считаем, что эта сфера деятельности слишком хрупка для того, чтобы нарушать существующий баланс.

— По какому пути развивается предприятие?
— К сегодняшнему дню мы сделали электронный заезд на объект, вводится электронный документооборот, благодаря чему мы в режиме онлайн можем готовиться к взаимодействию с регоператором. В планах — сделать автоматической сортировку на «Рязанском скарабее». Конечно, сама по себе автоматика проблем не решит, нужен комплекс мер по раздельному сбору, настройке и по сбыту, а соответственно, надо строить экотехнопарк с резидентами — предприятиями по переработке отходов. Это должны быть бизнесы, работающие в симбиозе. Нужно подключать и расширенную ответственность производителей за утилизацию продукции в конце её жизненного цикла. Без поддержки властей такой процесс невозможен.

— Как долго может просуществовать ваш объект? Мощности же когда-то должны исчерпаться.
— По проектной документации мощность объекта рассчитана минимум до 2025 года. Объект рано или поздно придётся закрывать, но это будет зависеть исключительно от позиции властей. Если местная власть примет решение закрыть его в ближайшее время, значит, так оно и будет. Мы в любом случае в будущее смотрим уверенно, потому что мы никогда не позиционировали себя как инвесторы, бизнесмены. Мы — лопата, рабочий инструмент, профессиональная команда, которая найдёт себе применение, какое бы решение власть ни приняла.