Путин в зеркале орнаментализма

Какая это по счёту его персональная выставка, Алексей и сам уже не помнит – то ли 23-я, то ли 24-я, давно уже сбился со счёта. Есть у него и более интересные занятия, чем выставки считать. Например, он мечтает родить когда-нибудь теорию орнаментализма – стиля, в котором считает себя первопроходцем. Да и просто хочет написать как можно больше хороших картин. А на выставку его я вам рекомендую-таки сходить. Сегодня ещё точно успеете.

– Алексей, чем таким особенным выделяется твоя очередная персональная выставка, которая завершается сейчас в галерее «Палитра»?
– В основном, у меня были персональные выставки, основанные на периодах творчества. Например, однажды выставлялась серия картин, написанных с 2000 по 2005 год. А в «Палитре» собраны работы разных серий. Там есть работы очень ранние, датированные 1996 и 1998 годом – это одна серия. Есть работы 2000 года, когда я брал металлическое перо и делал очень тонкий узор – это картина «Баловень» и картина «Медвежатник». Представлена интересная серия «Нити», которую я делал при помощи узоров в виде нитей – они отразились в пейзажах «Ветра» и «Заморозки». Представлены на выставке совершенно новые работы. Например, картина «Осторожно, луна», где есть элемент юмора. Я шёл как-то ночью по городу и увидел на строительстве здания огороженный специальной лентой угол, где было написано «осторожно, кирпич», а над ним очень красиво висела луна – высоко-высоко. Я запомнил этот сюжет – не заходи за ленту, а то луна сверху шмякнется – и написал... То есть эта выставка отличается тем, что на ней представлены разные пласты моего орнаментального творчества – от самого начала до сегодняшнего дня.

Интересен портрет Путина – творческий взгляд на известного политического деятеля. У нас ведь, в основном, если политический деятель известен, то его пишут в академической манере – это неинтересно, временами даже противно на такое смотреть. А тут – вот такой интересный взгляд... Мне один известный художник сказал: «Либо тебя наградят за этот портрет, либо пристрелят». Я выложил его в Интернет и по индексу цитируемости он там сейчас на первом месте среди портретов Путина – и на Мейле, и на Яндексе. Хотя картин там представлено около 5000, и работа Никаса Сафронова, например, только на 9-м месте. Там ещё написано, что «публикация премьер-министра без его разрешения запрещена». Видимо, он разрешил... Выставка называется предельно просто – «Живопись Алексея Акиндинова», и все стадии моего творчества там представлены.

– Ты называешь свой стиль «орнаментализмом»...
– Как стиль орнаментализм существовал очень давно. Раньше он проявлялся, в основном, в других видах искусства – музыке, литературе. А в изобразительном искусстве он даже не определялся как стиль. Но достаточно вспомнить художников раннего Возрождения – таких как Липпо Мемми, Фра Анжелико, которые начали развивать декоративность и орнаментальность с привязкой к реалистичности. Тогда не было традиции затрагивать узором орнамента лица и человеческие фигуры, то есть орнамент был связан лишь с декоративным обрамлением. Но это была только первая ступень...

Искусство развивается по спирали, и в позднем Возрождении появился Арчимбольдо, очень интересный художник из Чехии, кажется. У него даже «цветочные» портреты есть: допустим, женщин он писал и составлял их лица из цветов, мужчин – из овощей. Или картины из серий «Времена года» и «Четыре стихии». С расстояния ты смотришь на них и видишь одно, а когда приглядываешься – видишь уже отдельные части и детали.

– Насколько я знаю, ты первопроходец – первый человек, который не только занялся орнаментализмом именно в таком значении, но ещё и подводит под это какую-то теоретическую базу.
– Можно, конечно, сказать, что первопроходец, но идеи витают в воздухе. Есть чисто утилитарный момент: идеи надо застолбить. Известен пример Казимира Малевича, который застолбил за собой супрематизм, написал теорию супрематизма, хотя до него существовали и черный квадрат, и черный круг, и черный треугольник – всё это в трудах Дионисия Андераса Фрейера, за три века до..! То есть, в арт-пространстве художник не только картинами творит, но и своей судьбой, но и своими словами. Так что надо как можно скорее определять орнаментализм, потому что многие под это подвизаются. Вот мне говорят, что в других городах тоже есть художники, работающие в орнаментализме. В Интернете мне попадалась информация, что художник из Перми является открывателем орнаментализма, Дмитрий Землянин, который говорит, что в 2001 году положил первые камни в основание орнаментализма в живописи. Сейчас многие захотят «первородство» своё застолбить...

Но сам я ни за что не борюсь и самому мне «первородство» не нужно, хотя у меня первые картины в стиле орнаментализма появились в 1996 году, а первые публикации об этом – в 1998-м. Простой пример... Вот самым ярким представителем сюрреализма считается Сальвадор Дали. Но он вовсе не был его основателем. Основатель сюрреализма – Джорджио Де Кирико, его почти никто не знает, хотя все его приемы взял Дали и сделал то же самое более технично. Так что быть первым – не главное. А главное – максимально остро передать направление в своем творчестве, когда картина становится брендом, когда её печатают на майках, берут в качестве заставки на экран монитора и т.д.

Вот у меня, например, на выставке в США картина даже стала брендом России. Она совершенно случайно попала в 2005 году в Америку, на выставку «Curtain's Up. Russian Art Past & Present» – «Занавес поднять. Русское искусство – прошлое и настоящее». Это солидная выставка, где Евтушенко читал свой «Бабий Яр», Шемякин представлял свои работы, но символом России стала моя картина «Герики» – именно её потом сорокатысячным тиражом напечатали на обложке журнала «Intermission». Это я к тому, что необязательно быть первооткрывателем – важно, чтобы творчество стало знаменем, символом и т.д. Потому что сделать брендовые, «говорящие» вещи – на это способен один из тысячи художников. Думаю, что у меня именно так. Я часто приезжаю к каким-то незнакомым людям, у которых, оказывается, на мониторе «висит» моя картина, хотя они даже не знают, что это я нарисовал. То есть вот до такого, когда картину несут как знамя...

– А ещё у каких твоих картин необычная судьба?
– Картина «Танец смерти» стала символом «пляски смерти». Она висит в Новосибирском музее мировой погребальной культуры, превратившись в знамя этого музея. Картина «Политик» или «К-19» ушла в Италию, и только через два года я узнал, что она находится у Роберто Кавалли – это очень известный кутюрье, дизайнер и модельер. Я видел его модели – это очень интересно. За «К-19», если верить знакомым из этой страны, в Риме шла самая настоящая борьба – картина ведь явилась символом «холодной войны». Вот когда картины превращаются в знамёна и символы – это о многом говорит.

– А почему, собственно, ты пошёл по пути орнаментализма? Что такого особенно близкого и дорогого ты открыл для себя именно в такой манере живописи?
– Это заложено изначально, как архетип. В художественной школе, когда писал реалистические постановки – вазу какую-нибудь, например, рисовал, – всё изображение я делал тонкими, длинными мазочками, какими-то значками. Я совершенно не думал тогда о том, что такое стиль и вообще всё это забылось, я поступил в Рязанское художественное училище и там первые три года учился строго одной реалистической живописи. Мой учитель Виктор Корсаков говорил: «Пиши для меня, я – твой заказчик. Когда поднатореешь в реализме, то потом сможешь вращать плоскость искусства в любую сторону». И только с четвёртого курса я начал придумывать что-то оригинальное, хотя поначалу мои эксперименты не уходили дальше подражаний Сальвадору Дали. А потом через надрыв, через мучение я всё-таки нашёл своё.

Однажды в церкви, сильно нанюхавшись ацетона, когда отмывали старую поверхность, я увидел образ Христа, который сошёл со стены, и у меня в голове зазвучал его голос: «Ты можешь мне задать любой вопрос». И я сдуру спрашиваю: «Как Вас писать?». В этот момент его лицо изменилось, глаза превратились в два больших светящихся шара, рот раскрылся и из него вышел блистающий огненный меч. Никаких узоров я тогда не увидел, но после этого мое восприятие стало меняться. У меня появилось тяготение к рисованию мелких орнаментов, мелких деталей. Например, когда рисовал ветерана войны, узор с орденских плашек перешёл на лицо. А однажды утром я проснулся и увидел в своём воображении, что человек пьёт из кружки чай и вдруг орнамент с кружки перетекает на руку, налицо... Постепенно всё вокруг стало заволакиваться поволокой орнамента.

– А когда случай в церкви произошёл?
– Это был 1996 год, я учился в РХУ и во время каникул мы реставрировали росписи в Скорбященской церкви.

– Извини, что перевожу разговор с таких высоких материй – на грешную землю. В нашем городе ты очень резко выделяешься на фоне своих коллег, многие из которых тяготеют к реализму, причем «с деревенским уклоном». Но выделяешься ты среди них не только стилем – ещё и успешностью продвижения. С проистекающей отсюда завистью не сталкивался?
– Когда я только начал писать в своём стиле, мой учитель Виктор Корсаков воспринял это очень положительно: был случай, когда, увидев сразу несколько моих работ, он вышел из кабинета, привел пять человек учителей, чтобы они посмотрели, как это хорошо, и сказал: «Дерзай! Пиши!». Потом, когда всё только-только начиналось, я успел вступить в Союз художников, хотя если бы многие рязанские художники уже тогда понимали, что будет дальше, я думаю, они бы десять раз подумали, стоит ли меня принимать. Когда я получил статус члена СХ, у меня сразу начали хорошо идти дела – и с продажами, и с выставками, популярность стала расти. Проходит групповая выставка, где 80 человек представлены, а журналисты бегут ко мне... Естественно, такие вещи вызывали у многих раздражение. Потом они узнали, что я успешно продаю картины, что их печатают в очень престижных книгах и сборниках... Конечно, возникла ревность. У меня даже на какое-то время перестали брать работы на областные групповые выставки, пока не выступил на собрании СХ по этому поводу. Но всё равно... Я напечатал, допустим, красивый и дорогой каталог своих картин, вложив в это кучу своих денег, но в художественном музее, где продаются каталоги всех, кто чуть ли не на туалетной бумаге их печатал, мой – на продажу не взяли.

Сейчас сопротивление очень сильное и я с этим борюсь, как могу, но если хочешь что-то сделать– сделай сам, никто за тебя не сделает, надо продвигать себя самому. Если в Средневековье Иероним Босх, допустим, сидел в своем Хертогенбосе на одном месте всю свою жизнь, писал беззаботно, и его жена обеспечивала, а прославился он только через века, то сейчас всё по-другому, и уже самому приходится крутиться и вертеться.

Сейчас предлагают сделать выставки в художественных музеях других городов, в музее истории Москвы, но нет уже нужного объёма картин – надо писать, писать и писать. Параллельно есть много соблазнов, с которыми приходится бороться: предлагают заказы по различным настенным росписям и много денег за них. Но надо держаться внутреннего стержня, потому что у любого человека эти соблазны возникают, и, если он уклоняется от стержня, ничего хорошего из этого обычно не получается. А мой стержень – это орнаментализм. Надо его держаться, и потом, я думаю, это вознаградится сторицей, как в песне: «А удача – награда за смелость».

Беседовал Анатолий Обыдёнкин