На кончиках пальцев

«Хватит спать!» – сжимаешься от страха, как на экзамене – он сидит спиной, но будто видит всех на 360 градусов. На самом деле - журналист, прокравшийся на репетицию, вовсе не волнует его – сейчас дирижера окружает мир «Евгения Онегина» и ничего более. Смотреть на него можно только затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами, боясь пропустить малейший пасс руками, которые творят в воздухе музыку. Итак, Сергей Оселков – живой, совсем из этой реальности:

– Впервые за историю Рязанской Филармонии наша публика побывала на таком количестве концертов классической музыки. Это первый сезон, который прошел так насыщенно. С точки зрения художественной наполненности могу сказать, что мы удовлетворили вкусы и пристрастия разных слоев публики: слушатели насладились и венской классикой, и джазом, и даже такими проектами, как концерт с группой «Би 2». Палитра крайне разнообразна. У тяжелых атлетов есть понятие «вес взят» - наш оркестр тоже «взял вес», мы справились. Летом мы уходим в заслуженный отпуск с чувством глубокого удовлетворения своей работой.

– За пять лет ваша аудитория значительно увеличилась. Как Вы считаете, с чем связан такой рост интереса к классической музыке?
– Остап Бендер как-то сказал: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». В данном случае, утопающие – это мы. Мы своими руками создали то, что происходило на концертных площадках Филармонии, в Кремле и на остальных сценических подмостках, где выступали. Удивляться, почему у нас есть публика, не приходится - ведь это плод нашей ежедневной тяжелой работы, результатом которой является то, что публика знает, на что идет, знает, что такое филармония и у большинства уже нет недоуменных вопросов о существовании концертов классической музыки в Рязани. Мы своими руками вытащили утопающих.

– Несомненно, именно с Вами связан подъем филармонии. Скажите, в чем секрет успеха?
– Как сказал Римский-Корсаков: «Дирижирование – дело темное, потому что научить четко в такте «размахивать руками» достаточно просто, суть дирижерской профессии лежит значительно глубже, чем знание музыки». Дирижер является неким связующим звеном между композитором, который изложил свои мысли в нотных знаках, музыкантами, которые играют под его управлением, и публикой. Этому научить могут не всякие, и претворить в жизнь могут тоже не все. Конечно, это зависит от педагогов, которые вели дирижера до определенной ступени. У меня было много учителей. От каждого взял знания в разном количестве. Причем, своими учителями я считаю не только тех, кто преподавал в учебных заведениях, но и дирижеров, игру которых я видел. Я учусь у любого музыканта, прослушивая его записи, у любого человека в разговоре, необязательно о музыке. Дирижер, как губка, впитывающая массу информации, он перерабатывает ее, раскладывает по файлам и в нужный момент он этот файл открывает и работает с ним. Дело не столько в сверхталанте, сколько в умении очень четко разложить в голове знания и вовремя и молниеносно уметь их включать. Когда я впервые встретился с рязанским оркестром, для меня четко вырисовалась картина дальнейших действий. Несмотря на то, что работы еще непочатый край, основу мы заложили очень крепкую. Да, не буду скромничать, в этом есть и моя заслуга, но это вовсе не сверхталант, просто я иначе не могу. Вы спрашиваете, почему у нас так хорошо? Все просто: иначе быть не может.

– В интервью ярославским журналистам Вы сказали, что рязанский оркестр испытывает кадровый голод. Так ли это на данный момент?
– Да, недостаток в музыкантах мы испытываем до сих пор. Безусловно, гораздо меньший, чем испытывали, например, два года назад. Решать эту проблему нужно не только на уровне Рязанской областной филармонии и Министерства Культуры области. Это проблема всей нашей страны: в воспитании музыкантов, в нахождении им места работы, в престиже профессии. Что греха таить, в первую очередь нужно менять ситуацию с материальной стороной вопроса. Правда, благодаря нашему губернатору и правительству, как говорят моряки, мы выровняли крен, но время идет и мы все время в позиции догоняющих. Тех музыкантов, которых не хватает в рязанской филармонии, не хватает не только нам: сейчас я говорю о музыкантах высокого уровня, профессионалах, например валторнисты. Валторна – один из самых сложных инструментов, и даже в те времена, когда наше исполнительское искусство было на большой высоте, эти музыканты были в дефиците, что уж говорить о сегодняшнем дне. Тем не менее, мы не унываем, продолжаем поиски, с нами сотрудничают музыканты из других городов. Самое главное, что мы имеем поддержку власти, которая понимает наши проблемы и помогает их решать.

– Скажите, случалось ли Вам встречать талантливых музыкантов, ушедших из сферы «картошкой торговать»?
– Очень много. Мой приятель называет себя «бывшим пианистом». Я всегда исправлял его, считая, что бывших пианистов, как и разведчиков, не бывает. В тяжелые 90-е годы при ничтожно малой зарплате он ушел из музыки в сферу бизнеса. Возвращается к музыке он только через прослушивание записей – у него колоссальная фонотека. Среди оркестровых музыкантов также есть такое. Все же изменения, которые произошли в стране за последние годы, положительно отразились на нашей жизни: люди уже не бегут отсюда – это большой плюс. Мы только в начале пути, но будем надеяться на то, что дальше будет лучше.

– Вы затронули тему 90-ых, которая крайне интересна. В журналистике в эти годы был несказанный подъем благодаря практически абсолютной свободе. Что в это время было с музыкой? И что значит свобода творчества в музыке?
– Свобода творчества – это когда исполнитель имеет возможность сыграть не просто то, что он захотел, но и сыграть именно актуальное сочинение, которое нужно в данный момент. Не задумываясь над тем, какая фамилия у композитора, написавшего произведение. И если все вокруг благоволит этому - это и есть свобода выбора, проявления своего творчества. К счастью, я никогда не сталкивался с тем, чтобы меня ограничивали. Другой разговор, что сейчас есть ограничения исполнения непопулярных композиторов. Сейчас для людей интересующихся нет проблем получить информацию о чем угодно. Парадоксальная вещь: если в афише значатся два композитора – классик и малоизвестный, слушатели примут лучше именно малоизвестного классика. Это происходит из-за того, что неизвестный композитор свеж и этим, зачастую, интересен.

– Когда я собирала материал для интервью, наткнулась на запись блогера о Вас: «Сергей Оселков тогда разорвал в клочья мои представления о дирижёрах. Оказывается, что это вовсе необязательно сноб во фраке, который постукивает палочкой по подставке для нот, призывая зал к тишине. Наш вполне обходится без палочки, фрака и снобизма...» – скажите, откуда такое представление о дирижерах?
– Все познается в сравнении: как живопись, как поэзия, как любое искусство и вид техники – все эволюционирует. Разница между средневековым поэтом и Маяковским значительно больше, чем между дирижером средневековья и настоящего времени. Не только я позволяю себе не взять палочку и надеть рубашку вместо фрака. Эта разница ничтожна по сравнению с тем, что претерпело искусство в целом. Вообще, я не считаю это главным. Бывало, выходил и в спортивной форме на сцену, и в масках, осталось только в ластах с парашютом спрыгнуть откуда-нибудь. Если я почувствую, что это будет необходимо при исполнении какого-либо сочинения, я это сделаю. А вообще, наша профессия – это академизм, поэтому порой я и сам себе говорю: «Ты, Сигизмунд, далеко не отходи, ты дурачься, но все-таки держи себя в руках». Поэтому не знаю, огорчу этого блогера или нет - но я приверженец более строгих вещей, хотя на каком-нибудь юмористическом концерте я могу себе позволить мелкие шалости.

– В живописи есть абстракционизм, в литературе, например, дадаизм или нынешнее «элитарное искусство», которое не всем понятно. Как Вы считаете, есть ли такие «абстракции» в музыке?
– Есть, потому что не может быть так, что один вид искусства развивается, а другой стоит на месте. Просто есть определенные жанры и формы, куда я не хотел обращать свой взор. Например, сочинения немецкого композитора Штокхаузена для магнитофонов, где записан шум вертолетного двигателя, еще какие-то механические звуки и в оркестре звучит какая-то абракадабра. Видимо, за этим что-то стоит что-то для меня неведомое. Я лучше послушаю симфонию Шуберта, чем такой опус. Опять же, все познается в сравнении: если открыть сейчас информационные сайты всех филармоний земного шара, то исполнение симфоний Шуберта будет в гораздо большем объеме, нежели Штокхаузена. И это показатель.

– Рязань для Вас не родной город…
– Да, родной город для меня Макеевка Донецкой области. В моей жизни было немного городов, но они были: Луганск, где я окончил музыкальное училище, Саратов, где я учился в консерватории, Ярославль, Новосибирск и теперь Рязань. Я не чувствую себя иногородним, когда я увидел, что здесь наконец-то могут сбыться мои надежды и мои предложения найдут свой отклик, я не задумываясь переехал сюда.

– Все же, кто как не Вы можете посмотреть на Рязань со стороны. Если бы Вам было предложено подобрать музыку к фильму о городе, какой бы она была?
– Такую музыку можно подобрать не только к Рязани, но и к любому такому городу, потому что темп жизни, люди, их лица похожи. Мне важнее другое, что лица музыкантов Рязани меня увлекают больше, чем других коллективов. Это многого стоит. Это к вопросу о городе, ведь я его воспринимаю именно так. Я редко гуляю, проводя время в своем кабинете. Какой звуковой ряд?.. Наверное, Свиридов. Необязательно «Поэма памяти Есенина». У него есть замечательное произведение «Маленький триптих», я думаю, что если мы будем снимать рязанскую природу, то эта музыка вполне соответствует.

– Вы упомянули Есенина, скажите, как Вы относитесь к тому культу, который возводится ему в Рязанской области?
– Очень хорошо, ведь это далеко не худший культ. Я с большим сомнением отношусь к культам «домов 2» или юмору на уровне ниже плинтуса. А это ведь возводится в культ: цитируется по радио на фортиссимо на все маршрутное такси!.. Если культ Есенина или Пушкина – то это только во благо.

– Считается, что если музыкант, нашедший себя в одном музыкальном стиле, не сможет сыграть также ярко в другом – его привычный стиль наслоится на исполнение других композиций. Согласны ли Вы с этим?
– Безусловно, такой момент есть. Однако необходимо очень аккуратно подходить к критическим взглядам на творчество, ибо это крайне тонкая грань. Когда говорят: «У него хорошо получается Бетховен, а с Рахманиновым получается полная фигня» - я таким не доверяю, потому что так просто не может быть. Другой разговор – пристрастия музыканта в силу его темперамента. Я думаю, что человек не может быть одинаков всегда. Бывает, что художник, увлеченный одним направлением, просто устает от него, в этом нет ничего удивительного. Устав от одного психофизического фона, мы меняем его. Но это же все дело вкуса: если вам не нравятся экспромты Шуберта в исполнении именно этого пианиста, слушайте другие.

– У дирижеров такая же ситуация со стилями?
– Как говорил один дирижер: «Это скрипачу, чтобы попасть на ноту до диез, нужно ставить палец определенным образом, а дирижеру, что вправо руку повернуть, что влево – везде до диез». У дирижера может быть более обширна палитра его увлечений, однако предпочтения есть. Исполняя музыку, отдаешь не только свои физические силы, но и эмоциональные. Если в музыке Бетховена, Моцарта самое главное – красота, то есть и такие композиторы, которые мыслили иными категориями. Например, музыка Шостаковича – одна обнаженная нервная система, нет мышечной ткани, легкое прикосновение – и болевой шок. Исполняя такую музыку, ты выматываешь себя до последнего. Представляете, если часто играть такое? Иногда хочется отдохнуть, перестраиваясь на другую волну.

– Что ближе для вас: красота или обнаженные нервы?
– Для меня все хорошо в балансе. Нельзя давать крен в одну сторону. Дирижер здесь сродни капитану корабля, который выбирает свой курс, следуя за ветром, не идет напролом, хотя мог бы.

Karina Kozharinova