Курша

Спустя 80 лет заросшее пепелище, словно перевал Дятлова, снова и снова привлекает туристов, напрасно игнорирующих запретные аншлаги.

Мокрая Мещера
Жителей Малахово, Ветчан, Акулово, Иванково и Култуков коренные обитатели Тумы по традиции кличут куршаками. Произносят с неким превосходством. Поговаривают, что куршаки «вовсе не моются, оттого что купаться им негде, ведь кругом одни болота». Местная речка Курша петляет среди сырых лесистых равнин Мещеры в конвое непролазий крапивных ольшаников, топких мочажин и туч кровожадного гнуса. Река едва достаёт до колен и лишь на редких поворотах выкапывает бочаги и ямы.

Столь суровые условия жизни получили прямое отражение в истории освоения края. Древние первопоселенцы Мещеры всегда тяготели к охотничьим просторам Великих клепиковских озёр, да к узкой полосе вдоль Оки. С появлением сельского хозяйства народ стал заселять возвышенную и более сухую полосу земель по оси Клепики – Тума – Гусь-Железный. Остальная территория оставалась пугающей бескрайней заболоченной чащобой. Освоение территории тормозили чисто природные факторы — неплодородные песчаные равнины, низменное плоскоместье, где вода «не знает, куда ей течь» и застаивается прямо под поверхностью почвы, образуя болота. Избыточная влага ведёт к замоканию корней, создавая непреодолимые трудности крестьянам.

Проблему переувлажнения грунта стали решать только в конце XIX века, когда по инициативе генерала Жилинского в Мокрой Мещере начались масштабные работы по осушению с привлечением огромного числа людей на работы. Положительный эффект от осушения проявился ещё до наступления ХХ века — заметно улучшился рост сосны ввысь и вширь: в архивах сохранились реликвии фотографий в отчёте Жилинского — со спилами древесины и сравнительными экземплярами сосны, выросшей на сыром и осушенном болоте. Видимо, тогда никто и не думал, что осушительные работы заложили мину замедленного действия в ожидании на редкость сухого и жаркого лета.

Аборигены или пришельцы?
Курша — это историческая местность на берегу Балтики, выдающаяся в янтарное море знаменитой песчаной дюной Куршской косы, и как это название перекочевало в мещёрскую глушь неизвестно.

В начале ХХ века на страницах научных изданий этнографы стали открыто заявлять: в мещёрской глубинке в семи селениях (Ветчаны, Курша, Сергеевка, Иванково и другие) обитает неизученная этнографическая группа русских — куршаки. Было установлено, что жители окрестных селений по каким-то причинам кличут куршаков «литвой», «литвой головастой» и «литвой некрещёной».

Учёные же доказали, что традиционная одежда куршаков включает красную понёву с ромбическим орнаментом, где применяется особая техника тканья, известная, кроме куршаков, только литовцам и удмуртам. Облик дополняли лапти «мордовского» типа, чёрные повилы, встречающиеся у мордвы, марийцев и чувашей, плетёные оборы, сближающие куршаков с белорусами и литовцами, и, конечно, «цокающий» говор, где звук «ч» заменялся на «ц». Так и говорили: «Отцаво бы цайку не попить». Обнаружили в говоре куршаков и чисто балтийские слова. Пожилые жители села Ветчаны и сегодня непременно расскажут о том, как в советские годы к ним приезжали учёные за образцами волос на «генный анализ» и доказали наличие балтийских кровей. Иван Алексеевич из села Иванково рассказывал: «У моего брата выстригали волосы и делали анализ в Литве. Приехали во второй раз, сказали — сходится, значит — с Литвы».

Теперь уже вопрос встал перед историками: в какую эпоху в Мещерские леса могли попасть литовцы-балты? В итоге, о происхождении куршаков единой точки зрения нет и до сих пор. Полагают, что куршаки являются потомками литовских воинов, захваченных в плен и поселённых в мещёрской глуши в период противоборства рязанских князей с Литвой, примерно в ХІV-ХV веках. В период Куликовской битвы Литва активно боролась за свой ломоть русских земель, а в эпоху Ивана Грозного граница литовских земель проходила в непосредственной близости от Москвы: напряжённость и конфликты были обычным делом.

Версия о пленении и насильственном заселении справедлива ещё и потому, что добровольно жить и вести хозяйство среди неосушенных болот Мещеры смерти подобно. Со временем переселенцы, включавшие, видимо, и белорусский компонент, смешались здесь с местным населением. В результате такого сложного переплетения судеб возникла оригинальная народность, вобравшая в себя русские, белорусские, литовские, финские и тюркские мотивы. Хозяйство составляли хлебопашество, животноводство, бортничество, углежжение и заготовка дров.

Колорит местного населения в повести «Мелюзга» отразил классик Александр Иванович Куприн. «В полутораста вёрстах от ближней железнодорожной станции, в стороне от всяких шоссейных и почтовых дорог, окружённая старинным сосновым Касимовским бором, затерялась деревня Большая Курша. Обитателей её зовут в окрестностях Куршей-головастой и Литвой-некрещёной. Смысл последнего прозвища затерялся в веках, но остался его живой памятник в виде стоящей в центре деревни дряхлой католической часовенки, внутри которой за стёклами виднеется страшная раскрашенная деревянная статуя, изображающая Христа со связанными руками, с терновым венцом на голове и окровавленным лицом. Жители Курши — коренные великороссы, крупного сложения, белокурые и лохматые. Говорят по-русски чисто, хотя нередко мешают «ч» и «ц»: вместо винцо — произносят винчо, вместо человек — целовек».

Курша
На карте Рязанского региона к югу от Тумы всё ещё изображают два посёлка по имени Курша, хотя их давно нет в помине. Их история началась с периода окончания Гражданской войны, когда в условиях дефицита строительных материалов для освоения Мещерских лесов от участка Тумская — Голованова Дача Рязанско-Владимирской узкоколейной железной дороги протянули ветку до Чаруса. На развилке вырос посёлок Курша-1. В «Курше Первой» построили образцовую лесомашинную станцию с передвижными электростанциями, а деревья валили с помощью электропил. В семи километрах поодаль вырос посёлок Курша-2.

К роковому 1936 году население Курши-2 достигло тысячи человек, на лесопилке работало много рабочих из окрестных деревень, а также заключённых. Доставку кругляка из леса «на поле» — в Туму – обеспечивали вагоны на паровозной тяге, откуда после обработки древесину отправляли в Рязань и Владимир. Артерия узкоколейки обеспечивала чуть ли не единственную возможность связи жителей Мещеры с внешним миром. Свои впечатления оставил и Константин Георгиевич Паустовский в повести «Мещёрская сторона». «За Гусём-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времён Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхавшегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны. Пассажиры с вещами сидели на площадках — вещи в вагон не влезали. Изредка в пути с площадки на полотно начинали вылетать мешки, корзины, плотничьи пилы, а за вещами выскакивал и их обладатель, нередко довольно древняя старуха. Неопытные пассажиры пугались, а опытные, скручивая козьи ножки и поплёвывая, объясняли, что это самый удобный способ высаживаться из поезда поближе к своей деревне. Узкоколейка в Мещёрских лесах — самая неторопливая железная дорога в Союзе. Станции завалены смолистыми брёвнами и пахнут свежей порубкой и дикими лесными цветами». Узкоколейка ещё успеет сыграть свою роль в чудовищной трагедии.

А тогда, в середине 1930-х, жизнь в посёлке била ключом — работала школа, больница, пекарня, а в 1936 году куршаки отпраздновали открытие клуба на тысячу мест.

Пожар
Мысли об опасности возможного пожара давно посещали жителей Курши. Среди редких документов сохранилась копия приказа по Головановской группе лесопильных заводов 1925 года, из которой очевидно, что вопросу пожарной безопасности уделялось особое внимание. «В связи с наступлением тёплой погоды приказываю техническому персоналу привести в полную исправность имеющиеся при лесозаводе пожарные машины и железные бочки, наполнить последние водой и расставить в местах более опасных в пожарном отношении».

Лето 1936 года было на редкость сухое, и исключительно жаркое. В последний раз подобное наблюдали в далёком 1901 году, когда с середины мая по середину августа, по словам Петра Петровича Семёнова-Тян-Шанского, не выпало ни капли дождя. Так и в 1936-м повсеместно в средней полосе температура достигала +35, +38 градусов в тени, было побито семь температурных рекордов. И, как и в 1901-м, три месяца не было дождей. В Рязанской области начались лесные пожары.

Однако погода — лишь условие для развития пожара. Конкретная же причина пожара, уничтожившего Куршу-2, так и не была установлена. Известно, что возник он где-то в районе Чаруса. Утром 3 августа 1936 года началась погрузка леса в поезд из вагонов-теплушек. К полудню поднялся сильный ветер. Верховой пожар распространялся с огромной скоростью, и по рассказам очевидцев из села Култуки, почти никому из находившихся в лесу грибников, лесорубов и косарей убежать не удалось. Само село пожар миновал и ушёл глубже в лес.

У Курши-2, стоящей в кольце леса, шансов уцелеть, видимо, не было. По рассказам очевидцев, поездная бригада, знавшая о пожаре, предлагала вывезти хотя бы женщин и детей, однако диспетчер — его фамилию найти так и не удалось — приказал следовать в тупик для погрузки скопившихся брёвен, опасаясь за «народное добро». Погрузку вели вплоть до подхода фронта огня. Когда огонь ворвался в Куршу 2, женщин и детей стали сажать прямо на бревна, а за неимением места, ещё и на паровоз, на буфера и сцепки.

Когда поезд тронулся в сторону Тумы, пожар уже ворвался в деревню. Пламя перехватило железную дорогу и окружило поезд. Узкоколейка пролегала по мосту через осушительный канал, и когда поезд приблизился к нему, его деревянные перекрытия уже горели. В попытке бежать от огня почти все люди задохнулись и сгорели. Из тысячи пассажиров выжить удалось единицам, отважившимся бежать через неширокую полосу огня. По роковой случайности, обречённым на гибель людям, которые остались в Курше-2, удалось спастись: они прятались в колодцах, выгребных ямах, в пруду или под мокрыми одеялами. Но посёлок выгорел дотла.

Катастрофу такого масштаба в 1936 году было решено замолчать: о ней не писали в газетах. Общее число погибших до сих пор не обнародовано, документы закрыты. На мемориальной доске, установленной у братской могилы говорится о тысяче погибших, хотя в различных источниках без дополнительного обоснования фигурируют оценки от 1 200 до 3 000 человек.

Рассказы очевидцев
Сокрытую историю трагедии восстанавливают по рассказам очевидцев, записанных в разные годы разными журналистами. По словам фронтовика Г.Е. Клеменова, такого огня не было и на войне.

«Он нёсся по лесу со страшным рёвом. И скорость его была такая, что убежать из леса в тот день мало кому удалось. Огонь накрыл косарей, грибников, лесорубов. Возчики леса, как потом оказалось, распрягли лошадей и пытались вскачь уйти от огня. Всё живое погибло: коровы, лошади, лоси, мелкие звери и птицы. Караси сварились в лесных бочагах. Стена огня шла по борам с рёвом и бешеной скоростью. Казалось, лес не горел, а взрывался. Вихри огня и чёрного дыма поднимались высоко вверх. Пожары от падавших сверху огненных «шапок» начинались в разных местах. Мне казалось тогда: весь мир занят огнём. Деревня наша, отделённая от леса болотцем и полосой поля, задыхалась в дыму. Из всех домов барахлишко повыносили, ждали, вот-вот где-нибудь вспыхнет. Горела рожь, дымились сухие луга. Деревню пожар миновал — поле остановило огонь, он пошёл лесом, влево от нас. И тут мы опомнились: а Курша? Она в трёх километрах в лесу. Как раз через Куршу прошёл огонь. Кинулись... Курши нет! Посёлок лесорубов Куршу-2 огонь снёс подчистую. А люди? Ведь каждый день по узкоколейке ходили поезда, сотнями кубов таскали к центральной магистрали лес. И в тот день на станции стоял очередной паровичок, ждал, когда его загрузят древесиной. Неужели нельзя было вместо сосновых стволов посадить на платформы людей, хотя бы женщин и детей, вывезти их подальше, пока опасность не минует? Оказалось, что нельзя! План должен быть выполнен. Оказывается, народное добро, это не люди, это — уже спиленные древесные стволы, и их надо спасать в первую очередь. Так сказал диспетчер станции — официальный представитель советской власти в посёлке, и люди подчинились, и стали грузить платформы лесом. Когда даже до диспетчера дошло, что огонь идёт прямо на посёлок и его не остановить, было уже поздно. Женщины с малыми ребятами гроздьями полезли прямо на платформы с брёвнами, поезд дал гудок, пошёл, неторопливо набирая скорость, но по узкоколейке сильно не разгонишься и огонь оказался быстрее. Когда паровик дошёл до моста через реку, там уже всё пылало. Машинист пытался проскочить мост, паровоз загорелся, пламя перекинулось на платформы с лесом…».

А.А. Большова, жительница Курши-2 вспоминала: «Огонь успел перерезать дорогу. Всё горело: лес по сторонам от пути, шпалы, деревянные мостики. Загорелись дрова на платформах, и люди оказались на бегущем по рельсам костре. Мой муж ехал кондуктором поезда. Когда паровоз зарылся носом на сгоревшем мосту, муж подбежал, подхватил меня под руки, заставил бежать вместе с ним. Кинулись сквозь огонь. У меня обгорели ноги, и не помню, каким уж образом очутилась я на сосне. Муж привязал меня ремнём к дереву, и я не упала. Потеряла сознание, глядя, как от поезда остаётся только железный остов. Там в числе многих людей была моя мать, братья, две сестры и сноха... Лесорубов, оставшихся спасать посёлок, ждала страшная участь. Спастись смогли лишь те, кто успел спрятаться в колодцах, в местном пруду, в реке… Из тысячи с лишним жителей Курши-2 в живых осталось несколько десятков человек. Остальные сгорели заживо».

Ираида Кузьминична Рунова ехала в том самом поезде и сидела на буфере вагона в центре состава. «Когда поезд подошёл к небольшому каналу в трёх километрах от Курши, деревянный мост уже горел. Загорелась голова поезда, а потом его хвост. Я с подружкой сначала побежала к мосту, но потом решила вернуться к Курше. Так и разминулась с подружкой — навсегда… Прибилась к мужчинам, тушившим огонь, может, это и спасло меня. Можно сказать, легко отделалась — тогда у меня обгорели только ноги и волосы сгорели…».

Ульяна Павловна Водорезова пожар видела 15-летней девушкой. Она умерла в 2015-м, но успела рассказать, как «откуда-то из леса летел огромный клубок огня, и прямо в клуб, который только построили для молодёжи. Сколько народу пожгло… Кто в колодец полез спасаться, но спасения не было. Всё кругом горело. Тысячи людей погибло тогда. Тысячи». А на вопрос о том, было ли страшно, отвечала: «Боялись. Спать дома не спали, а выносили одёжку, на травку расстелем и лежим… Лежим-лежим — озябнем. Один к одному прижмёмся — уснём». Вспомнила и такую историю: « Стоял барак. В нём старичок. Была у него иконка. С этой иконкой три раза обошёл всё кругом против этого огня. Всё кругом обгорело, а этот барак остался».

Спустя 75 лет со дня трагедии Лидия Даниловна Аблова поведала свою историю трагедии. «Мы всей командой, мама, я, братишка и сестрёнка переносили вещи из дома в яму, чтобы сохранить своё имущество в случае, если огонь перекинется на посёлок. Отец боролся с пожаром в лесу… Около полудня за нами прибежали, чтобы отправить в эвакуацию на поезде. Втиснули в первую теплушку, и состав тронулся. Поезд состоял из пяти-шести крытых вагончиков и нескольких платформ, на которых поверх стройматериалов сидели люди. Лесной пожар шёл верхом и низом — казалось, земля и небо горят. Когда состав сошёл с рельсов, маму с сестрёнкой и братишкой вытолкнули на правую сторону, меня — на левую. Я хорошо слышала, как она завала меня: «Лида! Лида!»… А я не могла пробраться к ним, стояла в растерянности, и тогда какой-то мужчина схватил меня и потащил прямо в огонь… Те, кто побежал от огня, почти все погибли. Маму нашли под большим деревом, одной рукой она сжимала ручонку сестрёнки, другой — братишки… А вот те единицы, кто осмелился броситься в огонь, спаслись. Мы бежали, наверное, метров сто в сплошном пожаре, а затем пламя стало ослабевать. Неизвестный мужчина-спаситель вырыл для меня большую яму, сказал подождать его здесь и куда-то ушёл. А когда вернулся, в своей кепке он принёс воды, её вкус я помню до сих пор. Ничего вкуснее той ржавой воды я не пила за всю свою жизнь… В самом посёлке Курша-2 во время пожара почти никто не погиб. Люди перебегали от дома к дому, а свободные от леса огороды создали то самое пространство, которое позволило сохранить десятки (если не сотни) жизней. Если бы поезд не пошел, люди бы остались живы…».

После пожара
В страшном пожаре спаслось чуть больше 20 человек. Число погибших оценивают примерно в 1200 человек, но есть основания полагать, что их было значительно больше. Власти стремились как можно быстрее захоронить обгоревшие тела, поэтому их никто не считал. Кроме того, привлечённые на лесозаготовки заключённые в числе погибших не значились. Добровольцев для похоронных бригад собирали со всей округи. Они выкопали рядом с руинами паровозного депо длинные траншеи. В Куршу-2 прислали тысячу гробов, но этого оказалось мало. Оставшиеся тела хоронили, завернув в простыни. На месте огромной братской могилы поставили деревянный крест.

Позже посёлок частично восстановили, но ненадолго, и вскоре он был заброшен окончательно. После Второй мировой войны участок узкоколейки Курша — Чарус разобрали, но Курша-1 оставалась довольно крупным посёлком. Лесозавод был закрыт только в 1990-х годах, после чего сосед сгоревшего посёлка-призрака тоже начал пустеть. Пассажирское сообщение на участке Гуреевский — Голованова Дача прекратилось в 2008 году, и Курша-1 осталась без постоянного населения, только летом в неё приезжали грибники. Во время сухого лета 2010 года посёлок выгорел полностью. В тех же лесных пожарах сгорел деревянный крест на братской могиле в Курше-2.