Дурное

  
Село это заслуживает особого внимания. Виной тому живописные скалы на берегах Керди и её притока Каменки, массивный храм — свидетельство былого богатства прихода, особая культура постройки жилищ из дикого белого камня и живые носители древних секретов валяльного промысла. Впечатления от села гармонично дополнит путешествие по его округе с заездом в Телятники, Горохово и Семёнск.

Дурныши
Историк Иоанн Добролюбов усмотрел прямую связь между возникновением села Дурное с выселением жителей из казачьей слободы Пронска. В 1693 году построили Никольскую церковь. В середине XIX века в Дурном жило 2600 человек, были своя школа, училище и мельница. К концу века население выросло до 3700 дурнышей, а вместе с ними тут проживали 957 лошадей, 595 коров, 460 телят, 6544 овцы и 623 свиньи. В общем, село было большое. Пика могущества Дурное достигло в начале XX века: теперь здесь проживало почти шесть тысяч сельчан, а их проблемы решали две мельницы, две кузницы, шерстобитка, просорушка, кирпичный завод и изба-читальня. Эра коллективизации обернулась в новоназванном Октябрьском созданием колхозов «Маяк», «Новая жизнь», «Большевик», «Пролетарское знамя» и совхоза «Котовский».

Правда людность к 1970 году упала в четыре раза — народ потянулся в города. По переписи 2010 года, в Октябрьском проживал всего 961 дурныш, ну или октябрёнок. 

 
— Нас, дурнышей, осталось на улице три человека, — печалится старожил Иван Кузьмич Лихоткин. — Вот соберёмся, как сейчас с вами, и рассказываем, кто что помнит. Но никто уж ничего не помнит.

Село по численности следует в районе за Новомичуринском и Пронском. Оно имеет почти городскую квартальную планировку, где есть своя почти площадь и несколько параллельных улиц соединяют широкие переулки. Обширная территория потребовала собственной топонимики и каждый квартал получил имя собственное. Так, при въезде в село со стороны районного центра по правому берегу речки Каменки появился одноимённый район. По левую сторону кучно легли Мокровка, названная за расположенность в сыроватой низинке, Лощинка, Думовка, Шишовка и улица Большая. При богатстве местных чернозёмов основным делом сельчан всегда было сельское хозяйство. 

  
Юлия Дмитриевна Мирошкина (74 года) — в прошлом доярка, 40 лет отработала в колхозе. Вспоминает как трудно было справляться: коров было много — до пятидесяти рогатых голов, а доить приходилось по три раза в день. Бывало и трактора переворачивались, на которых доярок подвозили в хозяйство.

Иван Кузьмич Лихоткин (78 лет) тоже помнит коллективное хозяйство. Мужики тогда почти все работали водителями тракторов, многие из которых оказывались без глушителя, отчего Иван Кузьмич сегодня глуховат. Пока говорил, улицу почти пешком пересекла лисица, будто непуганая, скрылась в соседнем дворе.
— Лисы и змеи замучили нас, — распереживался дед. — Эти рыжие вчера за ночь в двух домах по две курицы утащили.

Авария на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года больно ударила по экономике страны. И потому что унесла множество жизней, и потому что радиоактивное облако накрыло территорию, где развиты самые плодородные почвы России. Больше других пострадало именно Черноземье. Облако цезия-137 охватило и часть Рязанской области, причём радиоактивные осадки выпали именно в чернозёмных юго-западных и южных районах. Пострадали и Пронский район вообще, и окрестности Октябрьского в частности.

Валенки
Общей чертой в местном хозяйстве с давних пор стал валяльный промысел — это настоящая отрасль специализации села Октябрьское. Валенки валяли чуть ли не в каждой семье. Но одно дело навалять, а другое — продать. Можно было сдать перекупщику и остаться «с носом», а можно было и самому покричать за прилавком в базарный день. Мария Васильевна Свирина (81 год) вспоминает, как «автобусом в выходной день добиралась в Щёкино». Ей было тогда чуть за двадцать. Тульский городок жил угольными шахтами, а значит, и потенциальные покупатели с тугими кошельками всегда имелись. К тому же там был большой рынок. 

  

С валенками ездила и в Милославку, и в Скопин, и на Донской Бобрик, и в Узловую. Брали с собой порой до десяти пар валенок, в зависимости от того, сколько успевали свалять.
— В Милославке (бабушка упорно называет её Мирославкой) очень хорошо брали, порой даже до рынка не успевала дойти. И в Щёкино разбирали очень хорошо — там базар глазом не окинешь. Но продавать там было опасно — милиция нас ловила только так. А я им отвечала, что не спекулянтка, а своих овец продаю в виде валенков.



Лёгкая, тёплая, крепкая и влагостойкая обувь всегда была в цене. В настоящее время валенки в селе больше не производят. Не нашлось ни колодок, ни старой пары. Только память о былом, да живой рассказ о бойкой торговле.



Горохово
К северу от Октябрьского за мостом через Кердь по правую руку от дороги располгаются руины храма, обширное кладбище и короткий рядок домов. Это всё, что осталось от небольшого села Телятники с его Казанской церковью. Но ещё 100 лет назад здесь проживало 400 человек и работал большой кирпичный завод.

Асфальтовая дорога упирается в деревеньку Горохово, которая почему-то расположилась не вдоль трассы, а поперёк. Местные старожилы — Владимир Гордеевич Малявин и его жена Зинаида Ивановна. Навещает стариков сын Анатолий.

Семья рада гостям и готова рассказать немало любопытных историй. Все они напрямую связаны с сельским хозяйством. А потому жители особо тонко разбираются в политике, ведь каждый лидер Отечества приносил перемены. Малявин вспоминает, что в советское время лучше всего жили при Брежневе — не успевали тратить зарплату. До него плохи, говорит, были дела. «А Горбатый и вовсе всё развалил: запретил продавать мясо».
— Телка зарежешь, одному много, а продать нельзя. Бывало тайком лесом повезёшь мясо, в лесу встретят, а мясо заставят закопать. Даже денег давали, только чтоб не продавал. Мы уже тогда понимали: всё делают, чтобы народ пошёл против коммунистов, — рассказывает старик. — Вредительство было сплошь.

Мёрзлые дома
Горохово и окрестности — это степь да поля. Дерева нет, одни вётлы, из них ничего не построишь. Вот и строили из камня. Камень ломали в берегу речки Кердь. Но с этим стройматериалом другая беда — камень холодный, отчего зимой стены изнутри покрывались инеем, дров не было, а те, что были, берегли. Хворост, сухую траву наломаешь — и в печку. Но разве избу каменную таким образом согреешь? Вот и спали по пять-шесть человек на печке. А вместо дров жгли торф. Раз в год давали гороховцам отпуск на два-три дня, чтобы запастись топливом на целый год.

Места былой добычи известняка на берегах Керди и Каменки хорошо сохранились у села Октябрьское. Склоны рек буквально изувечены оспинами от старых обрушенных ям и штолен. Камень здесь добывали пещерным способом, как и у села Малеево Касимовского района, врубаясь в склон и за годы выдалбливая густую сеть подземных галерей. На правом берегу Каменки сохранился участок в сотню метров длины, где на поверхность выступают матрасы белёных глыб дикого известняка. Секреты горного дела давно утрачены: современные старожилы возрастом за 80 лет даже в своём детстве не застали живых горняков, а знают о них лишь от прадедов. Видимо, промысел прекратил своё существование уже к концу XIX века.

Юлия Дмитриевна Мирошкина из Октябрьского рассказывает, что дома из камня строили задолго до войны. Мирошкина помнит, как мужики собирались всем миром и за день ставили стены из камня, затем давали постоять денёк-другой и завершали работу. Сегодня, говорит, о таком и подумать нелепо. Иван Кузьмич Лихоткин (78 лет) и вовсе признался, что дома в селе каменные, а красным кирпичом обложены или белёной штукатуркой замазаны только для виду. Холодные каменные дома Октябрьского, Горохова и других поселений ярко отражают старую проблему степей — отсутствие строительной древесины.

Была и другая беда. Так случилось, что в Горохове никогда не строили туалетов — веками ходили под куст. Старожил Владимир Малявин, весёлый и не пьющий хозяйственник, в своё время решился пойти наперекор традициям. И в 1954 году построил первый туалет. И по селу пошла молва, что «Гордеич богато жить стал, туалет себе справил». Впрочем, красиво жить не запретишь, и через год туалеты появились у всех. С той поры прошло полвека и жизнь сильно изменилась: хлам и старьё превратились в экспонаты музеев. И такую вещь, которая когда-то была в каждом доме, теперь не найти. Редкий предмет в сарае у Малявина — коса с крюком, которой косили и тут же укладывали траву. 

  
О сильных людях
Люди в здешних местах всегда были крепкие. Те, что рубили камень в штольнях, — их потомки. Владимир Малявин помнит тракториста, у которого на дальнем поле закончилась солярка. И тот пошёл в село не с малой канистрой, а открутил от трактора бак и с ним на плече притопал в колхоз. Другой украл лошадь. Бежали за ним долго, он в дом — стражи порядка за ним, мужик в доме, а коня и след простыл. Где конь, спрашивают. Долго искали, не нашли. Стали уговаривать мужика, мол, знаем, что ты, сознайся, судить не будем. Тот признался. Говорит, повалил его на бок, ноги связал, да и закинул на потолок под крышу. Полезли проверять — и вправду конь на потолке.

Был и третий силач. История случилась весной: дорога размякла и в горку лошадке было как-то уж совсем невмоготу. Мужичок-извозчик не замешкался, впрягся сам и потащил телегу вверх по склону. И уже на вершине холма сказал лошадке: «Где уж тебе подняться, если даже мне тяжко».

Семёнск. Последний ветеран
К югу от Октябрьского на пути к Волгоградке (М6) лежит крупное село Семёнск. Его население также в конце XVII века составили переселенцы из казачьей слободы Пронска. Позднее отстроили каменную церковь Николая Чудотворца. В начале XX века в Семёнске было 3,5 тысячи человек и хозяйство очень напоминало Дурное село. Только валенок не валяли. В настоящее время Никольский храм сохранил четверик на восьмерике и трапезную. Купол и колокольня разрушены, иконостас уничтожен, а фрески смыты до красного кирпича.

Именно в Семёнске живёт Михаил Васильевич Акинин — единственный живой ветеран Великой Отечественной войны на всю октябрьскую округу. В год 70-летия Победы ему исполнится 94 года. Живёт Акинин с дочерью Марией, в гостях бывают дети, внуки и правнуки, а их немало — аж 23 человека. 

  
Обстоятельный рассказ, чёткая мысль с деталями до мельчайших подробностей выдают в нём подлинный образец силы духа русского народа в борьбе с несправедливостью. Акинин и сейчас хорошо помнит каждый день своей войны, сосредоточенно повествует о первых днях службы. Помнит, как в обмотках шагали от Пронска в Шацк, как на поезде ехали на Воронежский фронт, как был зачислен в разведчики и получил первое задание — «взять языка».
— Дали мне в помощь шестерых парней. Переправились мы на лодке через Дон и наткнулись на провод. Смекнули, что провод приведёт к цели — обнаружили землянку. Я ворвался первым, «Хендехох!» закричал. Но никого — молчок. Пошли по проводу в обратную сторону, к ночи добрались до деревни. Залегли в кустах и ждали немцев всю ночь. Утром смотрим — идут. Хватаем первого, второго, а третьего не успели. Тот очередь дал и одного нашего — насмерть. Я двоих положил в ответ. Третьего связали, он орёт, вырывается, затащили в дом, а ночью повели той же дорогой к Дону. Вернулись, а там ни наших, ни лодки. Я — нервничать. Смотрю, гражданский на лодке. Нормальный оказался. Доставили языка. Такая у меня была война. Сколько языков было? Уж не помню... А только участвовал в освобождении и Курска, и с Киева фашистов вышибал, освобождал Чернигов, Сумы, Винницу, Эстонию, Польшу и Чехословакию. А как стали переходить в Германию, нам объявили, что «Гитлер капут». Радость была. Это дело (на грудь приняли)... Радовались. Но было страшно. Война мне до сих пор снится. А потом уж вернулся в Семёнск. Даже два года отработал председателем колхоза. Правда, в те годы местный колхоз был в отстающих — за то меня и сняли. Успел послужить после и чабаном, и конюхом главным. На пенсию ушёл в 75 лет.

Акинин дал совет нынешней молодёжи — идти в армию и не бояться.

Добраться до Октябрьского и окрестностей проще некуда. От Рязани по асфальту доехать до Пронска (62 километра), и за мостом через Проню свернуть направо, а от храма двигаться до Октябрьского 13 километров.